Третья диктатура. «Явка с повинной» (сборник) - страница 12

Куда более колоритной фигурой был средний брат мамы, Мадат. Он и по мастерству, и по изворотливости ума пошел в своего отца. Дед, правда, кровожадным не был. Мадат же сел в 44-м за убийство «первой степени». Сосед его был стукачом ЧК. Осточертел всему селу, его ненавидели. Что-то этот гад нехорошее наделал Мадату, рассердил не в шутку. Мадат его и убил – молотком каменщика (один конец у него заостренный). Улик не оставил. Сыщики долго и не искали. По законам военного времени – взяли пять человек в заложники: если убийца не явится – все сядут по 10 лет (в войну – предельный срок заключения по криминалу). Мадат сдался. На его суде народу набивался полный зал. Многие орали: не сажать его надо, а руки целовать за благодеяние. А где это видано снисхождение за убийство стукача? Посадили, конечно, дали полную «десятку». Дочь и два сына остались на попечении жены, неграмотной деревенской бабы. Лет через 5 (по-моему) она умерла. Сироты остались на попечении деда с бабкой, коим уже было за 60–70. Отсидел дядя все десять лет (последние 2 года дали ему «поселение» в Хабаровском же крае, нашел себе пару, родил даже двойню пацанов, им теперь, поди, за 60). Вернулся в 54-м туберкулезным больным. И трех лет не прожил, в 57-м умер. Жаль. Талант был большой, мастер! Иной раз чудеса творил. Вот одно из них.

В первый год войны случилось в селе дерзкое ограбление. В какой-то состоятельной семье, имевшей приличное количество скота, украли две фляги (по 40 кг) сливочного масла – весь зимний запас. И как украли! При спящей в доме многолюдной семье разобрали каменную стену, сделали широкий лаз, влезли внутрь, разыскали фляги и унесли. Все село на ушах стояло. Милиция следила всю зиму за всеми: должен же вор допустить оплошность. Весной, когда снег стаял, в одной из могил прошлой осени вылез кончик фляги. Кто-то увидел, кто-то донес, милиция прибежала, а фляги уже пустые. Иных следов не оказалось. Дело заглохло, «висяк». Время спустя, сидя за «курси» (низкий столик, покрытый ковром, над теплым очагом в полу) и беседуя с отцом, дядя Мадат признался: его работа. Ни за что бы не признавался. Но старый авторитетный в селе мастер все изумлялся-сокрушался: как такого мастера в своем селе не заметил, упустил, не имел чести знать. Сын ему тут и сказал: имел, и даже имел удовольствие сотворить его.

Из сестер интерес представляют последние две – моя мать и младшая, Вергине Старшую, Ашхен, я не знавал. Следующая, тетя Аревхат, прожила почти 90 лет, всю жизнь трудилась на самых «черных» работах (муж ее рано умер, в 54-м, рак, четверо детей к тому времени, притом старший из них – студент уже). Совсем ординарная была тетя, ну, как бабушка – ее мать.

Моя мать из сестер – «бриллиант». Не по образованию, нет. Ее выдали замуж в 17 лет за постояльца, снимающего у них комнату главного агронома Спитакского района, моего будущего отца, который на 12 лет был старше ее. Прожили они счастливую жизнь, душа в душу, 43 года вместе. Мать родила меня в 18 лет. Уже не до учебы было, едва и сумела среднюю школу закончить после первых родов. А там пошли друг за другом – трое пацанов за 4–5 лет. И сегодня, в момент написания этих строк, когда ей идет 94-й год, сохранила трезвый ум и светлую голову. Я-то с ней в единой семье не живу уже 60 (почти) лет. Говорят, стала скуповатой, прижимистой. Наверное, есть и генетическая склонность. Но когда вспоминаю, как у нее текли слезы, когда не в состоянии бывала кормить нас не то чтобы досыта, а хоть чтоб не хныкали, я готов понять ее сегодня: никогда она не жила в достатке. Это очень унизительно для нормального человека. Отцу плевать было, всю жизнь говаривал: я крестьянин, я