– Constitutio principis! Конституцио принципис! Императорская Конституция! Quodcumque igitur imperator per epistulam et subscriptionem statuit vel cognoscens decrevit vel deplanо interlocutus est vel edicto praecepit, legem esse constat. Установлено: что бы император ни постановил посредством письма или подписи, или предписал, рассмотрев дело, или просто высказал, или предусмотрел в Эдикте, – всё это является законом! Всё это является констатацией… эээ… Констанцией… эээ… Конституцией! Ведь Конституция – это всего-навсего устройство, установление, сложение. И без вашего её одобрения в гробу её все видели… в белых тапочках!
Пока сенаторы орут, цитируя великого римского юриста Домиция Ульпиана, дослужившегося до префекта претория и отправленного преторианцами в мир иной лет пятнадцать назад, у Филиппа есть время подумать и ответить осмысленно:
– Нет, нет и нет! На последующий год я не стану баллотироваться! Должна быть ротация! Должна быть преемственность! Через год ординарным консулом будет… да вот хоть Гай Бруттий Презент! Пусть побудет один срок, место подержит и погреет, а потом я его снова сменю, – делает второй пас в сторону сената как державного института Филипп.
Во втором ярусе от неожиданности чуть ли не подпрыгивает грузный мужчина, ещё не понимающий: ему радоваться или горевать.
– Ура!!! Ура!!! Ура!!! – вопит элитная толпа.
Император задумывается и начинает как будто размышлять вслух:
– Впрочем, я готов согласиться и на пожизненное консульство, если такое предложение внесёт сенатор Валентина Терешкова…
– Валентин Терешков, – подсказывают обомлевшие сенаторы.
– Точно! Валентин Терешков! Он самый! Ведь женщинам нет места в законодательном органе нашей державы!.. Пусть у него и необычные преномен и номер, но все вокруг говорят, что они исконно римские!.. Кстати, где он, этот Терешков? Прогуливает заседание? Вот пусть придёт и попросит! Пусть внесёт! А пока – нет, нет, и нет! Только Гай Бруттий Презент! Только хардкор!
*****
Император спит и грезит.
…Деликатность удалась, теперь с сенатом следует быть построже: кнут и пряник правят Римом.
В голове мужчины то гудит, то зудит: «Промедление смерти подобно!»
И август, не стесняясь сам, но смущая чужой дух, как будто бьёт имперскую элиту обухом по головам – вот вам, вот вам, нате, глотайте, не пережёвывая:
– Моя жена Марция Отацилия Севера назначается полноправной императрицей! Да-да, сразу августой! Безо всяких «яких» и промежуточных звеньев! Августой, а не просто какой-нибудь там Нобилиссимой Феминой. Извольте все подойти и к её ручке приложиться, как только она соизволит тут появиться. Это будет явление Мадонны народу!
На этих словах Филиппа скрипучие несмазанные створки входных дверей курии растворяются, и все явственно слышат голос утренний в серебряной росе, после чего в зал в сопровождении мужской охраны и большой женской свиты (в том числе задушевных подруг), словно гиперборейская лебёдушка, собственной персоной вплывает Отацилия.
Женщина благоухает розами (даже Филипповы конкубины никогда так не пахли!), а потому вся курия Юлия наполняется их ароматом.
Мужчины тают то ли от сладости, то ли от страсти, то ли от сладострастия.
«Похоже, что она всю последнюю неделю питалась лишь святым духом и, не кобенясь, запивала эту пищу исключительно терпентинным маслом», – в разных вариациях мелькает подобная мысль в мозгах сенаторов.
