Три измерения. Сборник рассказов - страница 19
Злоба, злость, здравый смысл боролись в моей голове, раздирая её на части. В висках стучало, сердце вот-вот готово было выпрыгнуть из груди. А я всё ходил из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки. В этой абсолютной тишине были слышны только мои шаги и хруст костяшек пальцев. Она сидела в той же позе, опустив голову, и тоже, разглядывая свои такие красивые и нежные, руки.
Потом подняла голову, посмотрела на меня и прошептала:
– Прости, – слёзы сами полились из её, широко открытых глаз, смывая с подкрашенных ресниц, чёрную тушь.
Молчание надолго повисло над нами. Я задохнулся от всего этого.
– Иди, спи. Постель я давно разобрал, – только и выдавил из себя.
– А ты?
– Я сейчас, – я пошёл на кухню, открыл окно и закурил.
Тишина. Просыпаюсь. Почему тишина? А, стоим на рейде Гонконга. Ночные рекламы освещают небоскрёбы, город в ночи светится яркими огнями.
Надо же такому присниться?! Всего-то три месяца прошло, как из дома, а уже крыша съезжает.
Надо будет со старпомом взять бутылочку чего-нибудь существенного, да снять этот стресс.
Закурил. Потряс головой, чтобы выбросить из неё, только что пережитое наваждение от сна и пошёл к кровати.
До утра у механика Макарова снов больше не было.
Детство
Озорной лучик пробрался в комнату, где спали мальчишки, и начал баловаться. Он сначала поиграл Алёшкиными волосами, пощекотал ухо, перебрался на лицо. От его приставаний Алёшка ещё мог скрыться, но вот от голоса тёти Тамары, скрыться было невозможно.
– Мальчишки, вставайте! Смотрите, какое замечательное утро! Быстро умывайтесь и за стол, – нёсся звонкий голос тёти Тамары.
Но не тут то было. Алёшка с Таймуразом сразу же глубже залезли под одеяло. Так не хотелось покидать тепло постели. Но разве от тёти Тамары скроешься?
Одеяло откинуто и тёплые, нежные руки то щекотят, то потихоньку массажируют спинки мальчишек.
Утро наступило. Надо вставать. И с визгом, наперегонки мальчишки бросились к умывальнику. Повизгивая от холодных струек воды, они смеялись, и в этой игре успевали чистить зубы, мыть лицо и от души хохотать.
Фатима, проходя мимо, презрительно на них посмотрела. Малыши ещё, что с них взять. Она уже давно встала, помогла матери с завтраком и с уборкой по дому.
Долина постепенно прогревалась от вышедшего из-за высоких хребтов солнца. Оно радостно прорывалось во все укромные уголки скал и гнало прохладу прочь. Альпийские луга уже были прогреты, и лёгкий утренний ветерок волновал их море, расцвеченное разноцветьем трав.
Тепло постепенно шло к аулу. Туман был изгнан из расщелин, листья кустарников и деревьев уже скинули утреннюю росу. Всё радовалось наступлению дня.
Один дед Ибрагим невозмутимо сидел на крыльце дома и курил. Он уже был одет в свой старый бешмет, подпоясанный тонким ремешком, разукрашенный серебром, и спокойно смотрел на плещущихся мальчишек. Он уже был таким старым, что Алёшка думал, что старее есть только горы. Они белели вдали от аула своими ледниками и чернели загадочными перевалами. Об их жизни напоминал, рокочущий внизу Заромаг.
Дед Ибрагим смотрел на мальчишек из-под огромной папахи своими маленькими, подслеповатыми глазами. И было непонятно. Одобряет он их возню или наоборот, осуждает. Ведь они, хотя и маленькие, но всё же мужчины. Но, если бы не ободрял то, лежавший у его ног Джульбарс, огромная кавказская овчарка, дал бы об этом знать. Он бы зарычал или подошёл разнять мальчиков. Но он лежал, высунув язык, и как дед Ибрагим, так же невозмутимо смотрел на них. А вода только вселяла озорство в мальчишек. Умывание уже было забыто, началась игра, которая, у Алёшки с Таймуразом, никогда не заканчивалась. Но тётя Тома всё знает и видит.