– Брат?! – Лена порадовалась, что уже сидела, потому что иначе бы не устояла на ногах.
– Да, брат! – Лев Борисович, защищаясь от потрясения, заговорил нарочито насмешливым, ироничным тоном. – Родной брат! В тот год был всего один случай блокады: когда небольшую группу исконников окружили во временной лаборатории, они сдуру активировали прибор. Пострадала часть Квебека, в зоне блокады оказались несколько параллельщиков, в том числе и Леонид – это его настоящее имя. Семилетнего мальчишку усыновила семья русскоговорящих эмигрантов, и сразу стала зарабатывать на нём, эксплуатируя одновременно его ум и внешность. Они заключили договор с одной из исследовательских лабораторий: мальчишка с самого начала участвовал в изучении работы мозга и учился в частной школе при лаборатории – он был невероятно талантлив. Но ещё более – красив. И с подросткового возраста его засунули в индустрию моды. Это его и сломало. Часть истории я знал раньше, но никогда не додумался бы сравнить наши геномы, а первоначальный пространственный фон в моём случае не был известен. Сегодня, когда я принимал руководство, мне передали все материалы по проекту. И сказали о брате.
– Но вы же русский? – Лена теперь понимала, почему учёный так хотел опьянеть, и не мог – потрясение оказалось слишком велико.
– Я оказался в «тени» зоны, в Прибалтике, в небольшом городке, где не было ни одного специалиста-физика, и мой фон сгладился до того, как я попал к учёным. Приёмных родителей не нашлось, и я воспитывался в детдоме в Риге. Имя у меня, как и у брата, настоящее: у меня сохранилась сумка с учебниками и школьным дневником, у него имя было вышито на курточке. Наверное, я забирал его из детского сада, когда нас выкинуло сюда и разбросало по разным материкам. Почему никто из официальных лиц не сравнил фамилии, я не знаю.
Старик налил себе ещё водки.
– Ты знаешь о моём прошлом практически всё, у меня нет никаких тайн. Не говорил я только одного. Я привык постоянно проходить обследования, поэтому с рождения вёл карту работы мозга Лёши. Жена помогала – мы были коллегами, нам было интересно, забавно. Потом… Потом я понял, что это всё, что останется от сына. Когда Лёша умер, я долго не мог работать. А потом меня позвали в этот центр и почти сразу поручили исследование работы мозга Лепонта, попросили сравнивать не только с базой данных, но и со своими результатами. У меня была полная линия: карта работы мозга Лёши с младенчества до восьми лет, карта Лепонта с семи до двадцати шести лет, и моя. Я всегда удивлялся сходству, но никогда не задумывался над причинами, старый идиот! И в результате я возродил его, создал генетическую копию своего брата, даже не подозревая об этом!
Лев Борисович, вздохнув, отставил ополовиненную бутылку: водка совсем не подействовала на него, больше помог разговор.
– Всё, не могу больше! Думал напиться до беспамятства, но не могу! И молчать не могу, нужно выговориться. Ты думаешь – из-за Лепонта? Нет, он – лишь малая часть всего этого. Знаешь, как мы создавали его? Как создать с нуля живого, ничем не отличимого от обычных людей, но искусственного человека? Мы создавали подробнейшую трёхмерную модель его мозга, тела, делали опытные образцы. Не пугайся, они не имели полноценного мозга, я с самого начала запретил такое. Сейчас он в родильной камере. Его тело создано на триде6 из клеточных культур, выращенных из тканей Лепонта. В его мозг уже давно «записаны» базовые знания, всё то, что было рефлекторным для меня, Лепонта и Лёши. Знаешь, зачем я пригласил тебя? Не просто вылепить фигуру – это бы сделали и обычные скульпторы. И почему ты работала с тем странным материалом, а теперь – с простым пластилином? Это была наша новая разработка, она уже пошла в клиники для реабилитации парализованных. В «пластилине» были миниатюрные датчики, которые передавали твои прикосновения на нервные окончания Лепонта. Ты учила его чувствовать. И слышать: в мастерской был микрофон, транслировавший звуки в родильную камеру. Второй я с самого начала ношу с собой, Лепонт слышит мой голос с первой минуты своего существования, хотя не знаю, осознаёт ли сейчас хоть что-то.
