Глава 2.
Привкус свободы
Долговая яма – черный колодец с камерами. Камеры – карманы в штанах дьявола. Услышав утренние шаги Рудена, я подумал, что меня накрывает тьма, утопну я в конец в этом колодце полном дерьма. Но вместо того, чтобы привычно запустить тарелку по полу через отверстие внизу, Руден вонзил ключ и провернул его в ржавой ране запора. Дверца визгливо заскрипела.
– Вот, что лис, танцуй и виляй хвостом, у меня для тебя хорошие новости.
– Нежто отпущают?
– Твой владетель перестал платить за тебя. Женился, а бабы ровно ко всему окромя себя охоту отбивают, свет собой застют.
– Счастья ему в супружеской жизни.
Я вскочил так быстро, как будто не валялся здесь тухлой тряпкой долгих и мучительных две недели.
– Давай, двигай. Вот что еще, если тебе негде остановиться, поживи пока у меня, Ляля комнатку тебе какую-никакую отведет, в беде не оставим. Не должно так у людей, жизнь вся кувырком, понимаешь? Эту карусель кто-то должен переломить, в другую сторону пустить обязан, ну вот я, например, помогу тебе в трудную минуту, и мне кто-нибудь поможет. Понимаю, порвать с прошлым трудно, но ты попробуй, сразу не выйдет, не рвись, шею не ломай, но подумай, мозгами поработай. О родителях вспомни, не срами честное имя предков. Я сам отец, дочь гулящая, но добрая, как подумаю, что в беду попадет, а никто не поможет, волосы дыбом встают. Словом, живи, сколько потребуется.
– Рудэнище, спасибо тебе, друг. Выручил, так выручил. Вот уж думаешь, в капкан навеки угодил, ан нет, найдется человек, который разожмет железную пасть.
Руден прослезился, утерся грязным рукавом и направил меня на постоялый двор. Пока я слушал его и кивал невпопад, он железной палкой отодвинул круглую решетку, она с лязгом отошла. Узкая черная лестница уперлась в небо. У меня отчего-то подкосились ноги, ослабел я. Ах, сладкая сдоба свободы. Меня накрыло посреди лестницы, заштормило, я впился руками в перекладину, отдышался и, дыша через раз, кое-как, помаленьку-потихоньку, стукаясь коленками, выполз на белый свет. Как я был счастлив! Прожженный шулер, проклятый лис, я забыл обо всем на свете, думал только о счастье, о голубом небе, о белых облачках, о сельской жизни, об пушистых овечках, коровках с колокольчиками, раннем покосе, колодезной водице, о пирогах с картошкой и грибами, о белых платочках девушек, о крепкой самогонке. Ну и развезло же меня, як я расчувствовался, слов нет.
Пока я бессмысленно пялился в небо и вдыхал воздух полной грудью, в меня влетел огромный бородач в татуировках.
– Бродяга, – прорычал он, и толкнул меня с разворота плечом размером с бычью ногу. Я отлетел. Ругаться я не стал, а наоборот испытал благодарность. Тычок вернул меня с небес на землю, и я обрел присутствие духа. Ух, не зевай, парень! Зазеваешься, муха влетит, а, может, еще что похуже, дерьмо оно тоже, знаете ли, тоже летает.
Картины сельской жизни таяли прямо на глазах, я вспомнил об опасностях мира и об опасностях, грозящих персонально мне. Вот попадусь на глаза Рогуславу, случайно он глазом по мне скользнет, и небо снова будет в клеточку. Моя неосторожность и легкомыслие, они вроде незнания законов, не спасают от последствий. Затравленно оглядевшись, я нырнул в темный переулок и оказался в тесном дворике. В углу возле маленькой дверки я углядел бочку с дождевой водой. С корнем оборвал кружевные манжеты рубашки, ибо они стали черные, загнул рукава камзола, как смог почистил брюки и замшевые сапоги. Не помогло, но я успокоился. Провел мокрой рукой по волосам, потер щетинистое лицо и поспешил на постоялый двор, чтобы немного очухаться и зализать раны. Деньги, десять золотых, скромно и весьма плотно хранились в каблуках моих сапог, но кто дары судьбы отвергает, разве не олухи царя небесного?
