При всей Леркиной самоуверенности ничто человеческое ей не чуждо.
— Думаю, что любой мужик счёл бы за удачу, если бы ты решила ему понавязываться.
— Да ладно тебе, — отмахнулась она и вдруг сделала глаза кота из «Шрека»: — Свет, а давай что-нибудь устроим на выходных? У меня уже нет никаких сил сидеть и страдать в ожидании звонка Литвинова. Не хочет — ну и хрен с ним. Я себя тоже не на помойке нашла, — горделиво заключила она.
— Тебе напомнить, чем закончился наш последний выход в свет?
— Это всё потому, что у нас мотивация неправильная была. Сама же говоришь, что у тебя был приступ горя. А теперь мы будем праздновать!
— Боюсь спросить, что именно…
— Нашу молодость, свободу и независимость!
О том, что ещё лет через пять сей факт из причин для гордости превратиться в повод погрустить, я предпочла умолчать. К тому же у меня уже начал намечаться примерный план действий. Идея была, конечно, идиотской, но…
— Поехали за город, а? — продолжила мечтать Лера. — СПА, бассейн и всё такое. Целые выходные вдали от всех этих м… чудаков.
— Не, на выходные не могу. Репетиторство.
— А перенести?
— Окстись, какое перенести? ЕГЭ через месяц, у народа уже нервная икота и справочник Штоля под подушкой. Мне не простят дезертирства. Так что… давай как-нибудь в городе?
Лера скривилась, но приняла, я же, чтобы совсем уж не казаться занудой, поспешила заверить её:
— Но обещаю придумать что-нибудь интересное и… трезвое.
— Света!
— Лера.
***
Я всегда была трусихой. Сколько себя помню. Особенно в том, что касалось общения со сверстниками. В подростковом возрасте мне проще было мысленно грохнуться в обморок, чем заговорить с кем-то малознакомым, особенно если этот кто-то был… мальчиком. Во многом это было связано с моим весом. Привыкшая к постоянным подколкам и насмешкам, помноженным на вечные маменькины нравоучения «Втяни живот» и «Будь тише», я буквально впадала в ступор при общении с людьми.
С годами стало проще, особенно после педагогического и работы в школе — здесь хочешь не хочешь, а научишься коммуникации. Но вот в повседневной жизни… от меня зачастую было мало толку. Впрочем, вы и сами могли догадаться, вспомнив все мои злоключения последних пары недель.
Обычно у меня было два режима функционирования: «строгая училка» и «искательница приключений», и ни один из них не отличался адекватностью.
Грядущие судьбоносные перемены вдруг пробудили во мне… если не дух авантюризма, то непонятную мне решимость. А может быть, это Леркины терзания разбередили мою душу и пробудили совесть.
— И вот как ты её бросишь в таком состоянии? — противным голосом гундели мои моральные принципы.
— Пф-ф-ф, — закатывала я в своих фантазиях глаза, — можно подумать, у неё впервые раздрай из-за мужика.
— Ну а если сейчас это тот самый? — никак не унималась совесть, подпитываемая врождённым страхом сделать что-нибудь не так.
Итак, спустя несколько дней Леркиных страданий и моих переживаний за неё, я сдалась и написала Савицкой: «Ксюш, дай, пожалуйста, телефон Француза».
Специально выбрала его псевдоним, слабо надеясь, что выйдет не так палевно.
Ксюшка прислала ухмыляющийся смайл, но развивать тему дальше не стала, благосклонно скинув номер гада. Потом, правда, всё же не удержалась и загадочно добавила: «Он сложный. Но хороший».
Я сморщила нос и напечатала в ответ: «Я надеюсь, ты про телефон».
«Разумеется», — нагло улыбался очередной смайл.
