Три нити - страница 41

В час Петуха, когда закат еще освещает облака, но воздух уже прохладен и темен, мы с дядей отправились в святилище садага, хозяина здешней долины, – того самого, который встречал гостей на дороге в деревню. Святилище мало чем отличалась от прочих домов Пхувера, разве только на створках двери были нарисованы выпученные лягушачьи глаза и оскаленная пасть, да еще перед порогом торчали яркье – толстые, высокие столбы с выцветшими дарчо наверху, шумно хлопавшими на ветру. Всюду виднелись следы обветшания и заброшенности: пятна и трещины на стенах, пыль и сор на полу, нежные ростки травы на крыше. Внутри, кажется, никого не было, хотя перед статуей божества чадило несколько плошек с жиром и были разложены скромные подношения. Дядя велел мне читать молитвы – любые, какие вспомню, – а сам сложил на плоском камне, черном от многолетней копоти, небольшое гнездо из можжевельника, поместил в него кусок масла и похожий на яйцо желтоватый торма, а затем достал из сумки маленький пузырек с собранной утром овечьей кровью и пролил несколько капель на тесто. Ученым шенпо такое самоуправство вряд ли понравилось бы, но народ попроще был убежден, что жертву кровью не испортишь.

Когда подпаленное приношение задымилось, дядя распростерся перед алтарем, моля об удачном пути, заступничестве, хорошей прибыли в столице и обо всем том, о чем обычно просят торговцы. Я тоже растянулся на полу, но в голову ничего путного не приходило. Темнота в святилище была теплой и успокаивающей, непохожей на глубокую тьму неба, как чашка с водой не похожа на бездонный колодец; в нее хотелось завернуться с головою, как в одеяло, и сладко уснуть. Но снаружи угрожающе шумели дарчо, а в треснувших стенах свистели сквозняки, наполняя сердце свербящей тревогой. Казалось, что мы только на время спрятались внутри этого святилища, как мыши в тесной норе, а снаружи нас уже поджидает ночь и ее совы.

Впрочем, все это мне только казалось.

Перед тем как вывести дзо за ворота, мы отстегали его по бокам дымящимися пучками можжевельника и подбросили в воздух немного цампы. Хозяин дома, вставший с постели, чтобы проводить нас, и теперь ежившийся от недосыпа, пожелал нам удачи, крепко обнялся с дядей и отворил засов. Повозка, поскрипывая, выехала за ворота; наш путь к столице продолжался.

Было очень рано и очень холодно; я заполз под большую шубу из грубо сшитых заячьих шкур, которую Мардо взял с собой из дома, и смотрел оттуда на быстро бегущие облака. Подбрюшья у них были розовыми, а спины – бело-серыми, в спиральных завитках, совсем как у ягнят; высоко в северной части неба висела светлая маленькая луна. В деревне было тихо – и жители, и скотина, и даже беспокойные птицы на крышах спали крепким сном. Еще не варилась часуйма в медных и глиняных котелках, не прочел первую утреннюю молитву шенпо, и на рынке не слышно было разноголосого гвалта торговцев, но караван Маленькой Медведицы уже ждал нас. Тяжело, с присвистом дышали яки, протыкая рогами прозрачный воздух; блеяли ездовые бараны. Одеяла, хворост, съестные припасы и прочий скарб были убраны на две повозки; ценные грузы большинство торговцев взвалило себе на плечи или на спины вьючных животных. Пахло дымом и благовониями – видимо, все необходимые очищения уже были совершены, а молитвы – прочитаны, и караван был готов к отправлению.

И точно! Увидев нас, Маленькая Медведица тотчас взгромоздилась на крепкого рыжего барана и подала знак к отходу. Дяде она вела пристроить нашу телегу в середине каравана; так мы и сделали. Все двигались в молчании – да и не поговоришь особо, когда морозный воздух скребет горло, – так что я, свернувшись клубком для сохранения тепла, задремал.