Три нити - страница 72

Тут же обитал бык Железного господина, присматривать за которым стало моей обязанностью. Он оказался добрым и пугливым зверем, да еще и памятливым: после произошедшего на площади Тысячи Чортенов бык долго не желал покидать загон. В ответ на ласки, призывы и понукания он только вздыхал – так тяжко, что вырывавшийся из ноздрей вихрь разгонял по углам пыль и солому. Мне пришлось выкрасть с кухни стопку подсоленных лепешек и несколько дней кряду выманивать страдальца все дальше и дальше от стойла, пока он наконец не высунул нос наружу. Оказалось, никто еще не дал быку имени, так что я сам прозвал его Чомолангма, что значит «Выше Гор». Правда, кроме великанского роста, ничего особенного в вахане Эрлика не было – питался он водой и травою, а не печенью грешников, и испражнялся навозом, а не золотом с нектаром.

Да и вообще, жизнь в Перстне была совсем не такой удивительной, как я воображал. Изогнутый буквой «нга»54 мэндон заботливо ограждал слуг от чудес – совсем как ладонь, прикрывающая глаза от яркого солнца. Ворота в нем не запиралась, но никто не решался соваться к шенам без особой нужды. А если бы кто-то и набрался достаточно смелости (или чанга), куда ему было идти? Слуги могли потоптаться во дворе, засыпанном крупным, хрустящим песком; покрутиться на кухне; нас даже пускали подметать полы на нижнем этаже старой гомпы – той самой, на крышу которой спускались боги. Но большинство дверей дзонга было наглухо закрыто. Взять хотя бы лакханг Палден Лхамо – даже шены Железного господина обходили его стороной; только белые женщины могли входить внутрь.

– А что там такое? – спросил я как-то перед сном у старших слуг. – Внутри лакханга богини?

– Кто ж знает! – проскрипел Цэде, старик-счетовод, запуская когти в редкую бороду. – Я слыхал, что внутри на тысяче цепей подвешен огненный змей, исполняющий желания. Вот только для этого его нужно ударить палкой, а от удара из его чешуи сыплются искры. Если такая попадет в глаза, сразу ослепнешь, а если на лапы – навсегда останется язва!

– Неее… – пробормотал сквозь зевоту овчар Цемтри. – Шены говорят, там из-под земли бьют два ключа. В одном вода холодная и белая, как молоко, а в другом – горячая и красная, как кровь. Если искупать мертвеца в белой воде, все его раны затянутся, даже если тело изрубили на тысячу кусков; а если искупать в красной – он оживет. Но мертвецам негоже воскресать, иначе мир переполнится и никому не достанется ни цампы, ни мяса. Поэтому, чтобы не нарушать порядок вещей, боги скрыли это чудо ото всех.

– Что за враки! – сварливо возразила кухарка Моян-Мето. – В лакханге белые женщины хранят плащи из перьев. По ночам они надевают их и летают над миром в облике сов. Если не нарисовать защитный знак на ставнях или над порогом, они могут влететь в дом и выпить кровь у спящего. А если плащи украдут, они теряют колдовскую силу.

– Вот-вот, – кивнула Литхик, молодая служанка. – Еще бабка рассказывала мне, что давным-давно один княжич, гостивший в столице, увидел в городе одну из белых женщин и влюбился в нее без памяти. Он и сам кое-что знал о колдовстве; духи помогли ему пробраться в лакханг и выкрасть ее оперение. Наутро, когда пропажу заметили, женщину изгнали из Перстня. Села она рыдать на берегу Бьяцо, а княжич уже тут как тут! Предложил взять ее в жены; ну а бедняжке куда деваться? Вот и уехали они в далекую землю на юге, где княжич стал править после отца; а перья жены он спрятал в железном сундуке и утопил тот сундук в глубоком пруду. Жили они счастливо десять лет; княгиня родила трех детей, мальчиков удивительной красоты. Один был золотой, как солнце, другой – серебряный, как месяц, а третий – пестрый, как небо в звездах. Но однажды, в жаркий день, она с детьми отдыхала на берегу того самого пруда и вдруг услышала, как камыш шепчет «Сестра, сестра! Мы нашли твои крылья!». Тут же она попросила слуг принести ей чистого белого воска, слепила макару длиной в мизинец и бросила в пруд. А та вдруг ожила, выросла на десять локтей в длину, нырнула на дно пруда и вернулась, держа в пасти сундук! Княгиня ударила его стеблем камыша – и железо раскололось на части. Тут же она схватила оперение, обратились в сову, растерзала своих детей и всех княжеских слуг, а потом с криком пронеслась над дворцом и улетела в Бьяру. Это была ее месть за обиду, которую причинил молодой князь.