По возвращении в здравпункт, Вера Ивановна продолжила, начатый еще по дороге, разговор. Не скупясь на комплименты и похвалы по поводу моей блестящей диагностики и решительности в споре с врачом Скорой, она в очередной раз напомнила о своем авторитете и влиянии на руководство медсанчасти, облуживающей металлургический комплекс нашего города. Начав издалека, она посетовала на нехватку и низкий профессионализм молодых врачей, их безответственное отношение к больным. Потом, незаметно, перешла к главному. Оказывается, у нее уже было несколько предметных разговоров с руководством санчасти о возможности обратиться с ходатайством в ректорат мединститута по поводу моего будущего распределения. Ей пообещали пойти навстречу. Я отреагировал на ее, почти материнскую, заботу о моем будущем нарочито сдержанно-сухо поблагодарил и сказал, что еще окончательно не определился с узкой специализацией.
Я снова ощущал уже знакомое и неприятное чувство стыда и угрызений задавленной совести. Примерно такой же разговор три месяца назад у меня состоялся с Келлером. Он тоже строил планы и сообщил о намерении добиваться в институте моего распределения в собственную клинику. После этого я решил уволиться. Нейрохирурги больницы Скорой помощи, где я продолжал работать санитаром оперблока, пошли еще дальше. Недоумевая, почему я на пятом курсе продолжаю работать на должности младшего медперсонала и не перехожу на среднюю, медсестринскую, по собственной инициативе начали стажировать меня сразу на уровне дипломированного врача. Все чаще они предлагали мне «помыться», одеть стерильный халат и сменить санитарские резиновые перчатки на стерильные операционные. Конечно о самостоятельном выполнении сложных манипуляций во время трепанаций черепа, речь не шла. Но ассистирование при выполнении хирургических обработок ран, самостоятельное их ушивание, выполнение диагностических спинномозговых пункций с забором ликвора, и многие другие врачебные функции, стали для меня обычным делом. Естественно, в протоколах операций ставились только их подписи. Меня всегда интересовала реакция пациентов, если бы вдруг, они узнали, что их оперировал санитар?! Я вспоминал историю об экстренной ампутации голени, успешно выполненную сорок лет назад второкурсником Яхницей, и не испытывал никакого дискомфорта по поводу нашего тайного самоуправства. Огромный дискомфорт ощущался мною совсем по другому поводу. Я понимал, что обманываю добрых и порядочных людей, искренне беспокоящихся о моем будущем, с открытым сердцем и душой участвующих в моем профессиональном росте и становлении в качестве врача. Я скрывал от них правду о принятом решении и уже сделанном непростом выборе.
Моя жизнь не только раздваивалась, но и все больше превращалась в сумасшедший, малоуправляемый экстрим. Мне все труднее было совмещать учебу на стационаре, работу в двух больницах с ежедневной охотой на карманников в городском транспорте, базарах и универмагах. Ночные дежурства в операционной, периодические, затягивающиеся до рассвета, рейды по профилактике угонов и разукомплектований дворового автотранспорта, редкие, но бурные ночные баталии на личном фронте – все это, практически полностью, исключило из моей неупорядоченной жизни регулярный ночной сон. В редкие свободные вечера, когда я, наконец-то, мог почитать конспекты лекций и спокойно уснуть, свои коррективы в несбыточные планы, как правило, вносили неугомонные соседи по студенческому общежитию. У меня начались серьезные конфликты с иностранными студентами, по их землячествам обо мне поползла пугающая дурная слава.
