Для короля она не была очередной любовницей, он собирался на ней жениться, как только ему удастся получить разрешение на развод с королевой Марго, которая долго отказывалась уступить трон “потаскухе” своего мужа. К несчастью, французы ненавидели красавицу Габриэль, а политики считали более выгодной женитьбу короля на итальянке Марии Медичи, племяннице папы Климента VIII. Этот союз удовлетворил бы католиков, а приданое невесты позволило бы вернуть долги. Поэтому король взял на себя обязательства перед обеими дамами. Он пообещал Габриэль, ожидавшей его четвертого ребенка, жениться на ней. По случаю Страстной недели исповедник короля кюре Бенуа сумел убедить его в том, что целесообразно расстаться с любовницей на несколько дней в угоду католикам, постоянно сомневающимся в искренности обращения Генриха. Габриэль нехотя подчинилась, будучи убеждена, что плетется некая интрига, имеющая целью помешать ее свадьбе с королем.
Они расстались в среду 6 апреля 1599 года. В тот же вечер, в конце ужина у итальянского финансиста Заме, Габриэль попробовала лимон, после чего у нее начались страшные боли в животе, за которыми последовали жесточайшие конвульсии, из-за которых она даже потеряла зрение и слух. Врачи решают ее оперировать, извлекают ребенка “в кусках и клочьях”, то есть по частям, и трижды делают кровопускание, которое отнюдь не улучшает ее состояние. Генриху IV сообщают об этом в пятницу, и он срочно собирается к ней. Некоторые находят такую поспешность нежелательной, и принимается решение объявить королю о смерти фаворитки, которой на самом деле оставалось жить еще часов пятнадцать. Поэтому он не явился к ее смертному одру, и Габриэль покинула этот мир в одиночестве в субботу утром 10 апреля 1599 года. Судороги во время агонии были столь сильными, что шея повернулась под невозможным углом к туловищу, рот перекосился, а тело было до такой степени обезображено, что враги распустили слух, будто ее удавил сам дьявол. “Она стала настолько отвратительной, что на нее нельзя было смотреть без ужаса”, – пишет историк Мезре.
Как только Габриэль почувствовала недомогание, она сразу подумала об отравлении, однако многие историки спорили по этому поводу. Мишле даже обвинил Сюлли, для которого Габриэль, между прочим, добыла должность министра финансов, в том, что ему было известно о заговоре. Это подозрение основано в значительной степени на загадочной фразе, которую он произнес, узнав о смерти несостоявшейся королевы Франции: “Веревка разорвалась”.
Параноидальная атмосфера заговора, в которую на-ша Габриэль д’Эстре была погружена с детства, неминуемо должна была наложить на нее отпечаток, и потому тем вечером в “Бутылке” она первой рискнула назвать вероятной версию убийства Шарлотты, повторив при этом свою культовую фразу: “А что, если веревка разорвалась?”. Ее внутренняя убежденность в отравлении прапрабабки перенеслась на смерть Шарлотты. Высказав вслух то, что каждый из них прокручивал в уме, Габриэль нарушила табу, позволив всем остальным раскрыть наконец карты и продвинуться вперед. Благодаря ее вмешательству более прагматичная Эма получила возможность обратиться к мотиву.
– О’кей, предположим, веревка действительно разорвалась. Но вопрос – почему?
Поскольку их единственной ниточкой являлось досье “Да Винчи”, необходимо было тщательно изу-чить его. У Фреда собственное мнение по данному вопросу отсутствовало, да он и не испытывал в нем потребности. Разорвана веревка или нет, в любом случае ее больше нет. Он бы предпочел изучать все элементы по мере их поступления, без предубеж-дения.
