Три суда, или Убийство во время бала - страница 19

На вопрос следователя, почему от проезжего не потребовали паспорта, управляющий гостиницей ответил, что тот обещал принести, но затем вскоре выехал. У него был небольшой чемодан. Кроме того, московская полиция уведомила меня, что отставной рядовой, служащий в артели рассыльных, представил в управу благочиния триста рублей, которые, по его словам, он получил из ссудной кассы Аарона для передачи квартиранту номера 15 гостиницы «Мир». Что именно он носил в ссудную кассу, он объяснить не мог, так как узла не развязывал, а еврей рассматривал его в другой комнате. Номер бляхи его был 61.

Мне пришлось препроводить Аарона в Москву для предъявления его рассыльному и прислуге гостиницы. Скоро его прислали обратно. Протоколы допросов свидетелей приводили меня к убеждению, что все показания еврея были справедливы.

Тем не менее, дело мало подвигалось вперед. Диадема была налицо; еврей, преступным образом приобретший ее, был под стражей. Не доставало похитителя диадемы, а следовательно, убийцы. По оставшимся в саду следам можно было проследить его только от окна дома Русланова до забора. Затем следствием было обнаружено, что убийца ездил в Москву, где и сбыл бриллианты. Очевидно, только для того, чтобы от них отвязаться.

Боялся ли он преследования вследствие огласки, которую получило дело? Или бриллианты и вырученные за них деньги ему были вовсе не нужны? В первом случае – зачем ему было продавать диадему и подвергать себя опасности? Он мог бросить ее в реку или зарыть в землю. Во втором случае на похищение бриллиантов нельзя было смотреть как на предлог к убийству.

Какую роль в убийстве могла играть записка, найденная у портнихи Мазуриной? Была ли она написана убийцей или кем-то другим? Вот вопросы, на которые я должен был искать удовлетворительные ответы и без решения которых не мог дать делу дальнейшего движения.

Аарон, как скупщик краденых бриллиантов, сейчас же мог быть предан суду. В его квартире были найдены номера газет, в которых находилось подробное описание всего дела Руслановой. Эти места в газетах были очерчены красным карандашом, по всей вероятности, им самим, хотя он от этого отпирался.

– Ну, – сказал я однажды Кокорину, – не будь ловких сыщиков в Петербурге, мы с вами до сих пор все еще осматривали бы сад Русланова…

– Что же прикажете делать? – отвечал Кокорин. – Я не виноват, что убийца успел скрыться. Его надо искать теперь в Москве или в Петербурге. Вы сами видите, насколько он осторожен. Если бы то платье, от которого мы имеем лоскут, было здесь, я нашел бы его непременно.

– Справлялись ли вы у здешних портных о том, не шили ли они кому-нибудь платья из такого же сукна, как лоскут?

– Как не справляться! Справлялся. Они все отвечали, что сукно это нынче модное, что они шили из этого сукна более сотни визиток и пиджаков известным и неизвестным им лицам. Наконец, почему же платье должно было быть сшито непременно здесь, а не в другом городе?

– Убийца, должно быть, здешний житель. Иначе как бы ему знать все ходы и выходы в доме Русланова?

– Здесь множество проезжающих, которые живут у нас подолгу. Помещики беспрестанно то приезжают сюда, то уезжают отсюда. У нас нет ни адресного стола, ни домовых книг, как в Петербурге, в которых прописывается каждое лицо, появляющееся в городе. Нам известны только те, которые останавливаются в гостиницах, а их считают каждый день сотнями, и за ними невозможно следить по всем концам России. Мне кажется, – прибавил Кокорин, – что в московской гостинице «Мир» можно было бы собрать гораздо более точные сведения относительно молодого человека, продавшего бриллианты. Не верится мне, что в Москве можно было пробыть двое суток, оставшись никому не известным. Признаюсь вам, я дал бы что-нибудь за то, чтобы заняться этим делом на берегу Москвы-реки…