Три судьбы. Часть 2. Нежить - страница 4



Удивительная аналогия этим похождениям Жюстины проглядывает в замечательном похождении пьянчужки из романа В.Ерофеева «Москва – Петушки». Там героем, совсем безобидным для окружающих, совсем потерянным, тоже движет любовь – к сыну и его подруге, белой дьяволице, как он любовно называет её. И вся книга тому и посвящена, что он хочет, и должен до них добраться и осуществить любовное чувство. Однако всякий раз в нём возникает искус попасть на Красную Площадь, символизирующую главную беду и порок нашей жизни. Но стоит ему туда направиться, как судьба выводит героя к Курскому вокзалу, откуда отправляется поезд (поезд жизни) в Петушки, где живёт его любовь. Судьба хранит героя. И только тогда, когда он, наконец, твёрдо отправляется к своей любви – он попадает на Красную Площадь, где его и убивают. Ибо добродетели не место на Красной Площади и она тщательно от этой ипостаси человеческого бытия – охраняется.

Соединим теперь Жюстину – Добродетель и все фигуры – Пороки воедино – мы получим Одного человека, одну человеческую Личность во всей её полноте и многообразии страстей, пристрастий, пороков и противоречий. В сущности, роман «Злосчастия Добродетели» маркиза де Сада посвящён противоречивости и вечному конфликту внутри человеческой души, только всю эту противоречивость, эту внутреннюю схватку меж желанием и нравственностью, меж страстью и любовью, меж добром и злом души нашей маркиз де Сад вынес наружу и воплотил в персонажах и сюжетах тогдашней эпохи. Подобно тому, как Леонид Андреев в своих пьесах (Тот, кто получает пощёчины, например) в виде разных фигур и отношений располагал на сцене наше сознание, сталкивая сознание с сердцем или животной страстью.

В этом архетипном представлении похождения Жюстины начинают смотреться совсем по-иному. Начнём с самого начала, заменив фигуры на главные качества, какие эти фигуры воплощают. Скажем, ростовщик превращается в Зависть и Жадность. Хирург – в Науку вообще и т.д. Суть этой мистерии – вечная наша страстная тоска по андрогенной полноте, о воссоединении нас в одно целое: воссоединения в одно добра и зла нашей души. Не примирения начал, а именно любовное и полное их соитие, когда, хотя бы на миг, сливаются в одно эти начала.

Увы, этому соитию не суждено осуществиться, и всякий раз остаётся лишь страдание и недоумённый вопрос Жюстины: почему? Почему опять не вышло?! Эти страдания Жюстины и вопросы – суть наше страдание, нашей вечно раздираемой противоречиями души; это наши вопросы, которые мы задаём себе самим: мол, отчего так устроена жизнь, отчего в ней столько зла и почему столько несчастий? Мы выносим внутреннюю нашу непримиримость и ущербность, раздробленность наружу и обвиняем бытие, которое (и тут маркиз де Сад прав) – Никакое, Природе и в самом деле безразлично и зло и добро, потому что Природа не различает этих категорий. Различаем мы! Но как трудно осознать, писал в своём комментарии к «Тибетской Книге Мёртвых» знаменитый психолог Карл Юнг, что всё творящееся вокруг нас суть зеркало нас самих, проекция нашего Внутри Наружу. Гораздо проще и естественней отделить нас целиком от Жизни, позабыть на миг, что это Мы творим сию жизнь, и объясняя всё Провидением, Стихиями удачи и невезения, – снять с себя всякую ответственность за происходящее.

Так и воплощённые наши пороки в разных фигурах оправдывают себя в книге де Сада, мол, стихиям всё нипочём и поскольку добра и зла в мире поровну, неважно, чему ты служишь, злу или добру, коль скоро поддерживаешь равновесие начал, сиречь исполняешь бесстрастный закон бытия. Однако, следуя пороку, страсти, легче снискать награду и обрести удовольствие в жизни, что и составляет разницу и должно определять выбор. Так речёт зло. Добро, воплощённое в Жюстине, с трудом может возразить на это, поскольку последуй, мол, я по такому пути, мне надо отказаться от единственного, что у меня есть, самой себя. То есть исчезнуть. Поскольку же добродетель не может исчезнуть, она страдает, продолжает страдать в этой непримиримости наших начал. Однако страдания эти различны, это и составляет многообразие сцен в книге. В многообразии страданий проявляется всё многообразие наших отношений с добродетелью.