Но сквозь действительность воображение рвалось к чистоте видений памяти – такая свобода удавалась только перед сном, во тьме укрытости от всего окружающего. Тогда я погружался в свои представления и думы с таким самовоспламенённым упоением, не остановить. Да, и угловата в движениях (но такой милой своей угловатостью), и некрасива, и никогда не будет красивой в нашем банальном прямолинейном понимании, – но какие теперь мне красавицы после неё! Только вспомнить, как спокойно не принялась во мне эта Лариса, даже вначале, когда девочка была лишь мелькнувшим образом в памяти, а тем более уж там, на палубке, где рядом стояла с другой стороны она! Эта чувственная пышка Лариса лишь всё нарушила, такую минуту!.. Хотя утром ещё момент был дан – верная, удобная возможность. А ты всё оттягивал! Не учуял ни в том, как она одета, ни в поспешности её раннего появления, что счёт нашей жизни идёт уже не на часы – на минуты. Кусай теперь локти… А она знала, когда обходила машинное отделение, точно прощальный круг делала, – в ней уже как будто болью какой-то, может быть, обидой сердца закипало… Это был наш третий момент, как сталось – последний. Сколько, сколько я ей причинил! Я хоть бросился вот искать, действую. А она так и осталась… Боже, неужели не найду!
Но всегда в такие упадочные минуты словно кто посылал мне утешение – печальное, эфемерное, но наполняющее гордостью: что такая девочка всё-таки глубоко была задета моим вниманием. Сознание этого никак не прибавляло во мне надежды, просто с ним, как с доброй сказкой в детстве, было хорошо, согрето заснуть…
Утро следующего дня обещало день погожий, а как всякое утро, – обещало впереди просто день, ещё один, в котором столько нового, влекуще неведомого уже определено тебе в делах, событиях, впечатлениях – чего только может ни быть! Даже может быть… Нет, в глубине всё же не верилось. Но какая-то заведённость уже срабатывала – ни минуты не терять! Движение отвлекает, притупляет чувства. И, кроме того, оставалось ещё, рядом с неверием, последнее а вдруг. Сегодня обследовать, сколько успею, самое обширное – старый Тольятти, он же, официально, Центральный район.
И опять – с рынка. Здесь он крупнее, обильней, и прямо-таки кишел толкучим, шумным разнолюдьем – была суббота. Я побродил, толкаясь, не успевая озираться, – в глазах рябило; вышел к входным воротам, там постоял… Всегда чувствуешь, когда становится бесполезно.
Потом – универмаг. Небольшой, уютный, оживлённый, он располагал некоей праздничностью обстановки. «Ну, вот почему бы ей не пойти в субботу в единственный на весь старый город универмаг делать покупки к учебному году, который уж не за горами», – сетовал я, блуждая по отделам, и вдруг поразила мысль: – «А… может, уже и была, до меня? Или придёт после – но когда??.. Вот ведь ещё как тут может получиться!»
И снова на улицах, как одержимый. Из одной в другую через перекрёстки, площади, жадно прыгая взглядами по встречным лицам, простреливая тусторонние тротуары, как будто годы не видел людей, жизни города. Понимая, что это уже смешное ребячество, схватывал судорожным оглядом все проходившие битком набитые автобусы, троллейбусы – вдруг мелькнёт в толчее пассажиров лицо!.. Ну и вдруг бы мелькнуло! – тут же представлял я с ужасом. – И что? бежать за ним?.. и не догнать?.. И хотя знал, что вероятность такого издевательства практически никакая, всякий раз испытывал облегчение, провожая их взглядом.
