О судьба! Могла ли я знать, что уже через два месяца, 23 мая, в Михайловке он подарит мне эту книжку с надписью:
Танька-Таня, будь со мной нежна!
Как Христу – расхристанность, нужна
Мне твоя улыбка почему-то —
Взбалмошного счастья новизна —
Танька-Таня, будь со мной нежна!
В. Макеев – всю жизнь во все числа
Я помню, как это было. Сказала ему: «Нет, всё-таки поставь дату!» И он на последнем развороте проставил: 23 мая 1983 г., г. Михайловка.
А 29 марта я сидела в пыльном кресле, читала ещё не виденную им книгу и собиралась с духом, чтобы поехать туда, на Штеменко, где меня могут впустить и не впустить, напоить чаем или облить кипятком, пожалеть или предать анафеме.
Дверь открыла она. В ночной рубашке. Посмотрела презрительно и бросила через плечо: «Макеев, это к тебе!» Я рта не успела открыть, а дверь уже захлопнулась перед моим носом. В глубине квартиры начался разговор на повышенных тонах, но слов я не разбирала. Наконец за дверью раздался голос Василия:
– Таня, я прошу тебя, не унижайся, езжай домой.
– Я тебе «Под казачьим солнышком» привезла и подарок ко дню рождения.
– Не надо! Ничего не надо! Не унижайся!
– Хотя бы дверь открой, возьми пакет.
Женский голос провизжал:
– Не смей открывать! Отойди от двери!
Потеряв самообладание, рыдая, я стала колотить кулаком в дверную обивку.
– Вася, открой! Разве она твоя жена? Я твоя жена!
Но дверь так и не открылась.
Дома, чтобы не сойти с ума, распорола старый махровый халат, выкроила из него полотенца и села вручную обмётывать края – аккуратненько, стежок к стежку. Помогает, знаете ли.
По-настоящему спасение виделось в одном – срочно ехать к отцу, в Кирсанов, туда, где меня любят и не прогонят. У Бога все дела по полочкам. Он знает, что, когда и кому. 4 апреля папе исполнялось 60 лет. И я поехала. Саратовский поезд подошёл к станции Кирсанов. Встречали меня крёстная и отец. Оба заплакали, увидев мою худобу и чёрные впалые щёки.
– Таня, что же на тебе так плащ болтается? А на лице одни глаза остались… – запричитала крёстная. – Неужели всё из-за него?
– Прошу вас, умоляю, ни о чём не спрашивайте. У меня нет сил даже идти.
Дома достала отцу подарки, среди которых и не подаренная Василию тельняшка.
– Пап, может, будешь носить? Этому… мерзавцу добывала… Она совсем новая. Он её даже в руки не брал.
Но отец отказался:
– Ты чего ж, хочешь папку обидеть? Ещё не донашивал я! Сроду чужого не носил.
Я не стала настаивать, отдала тельняшку тёте Зине – может, пригодится.
Народу за праздничным столом собралось немного: отец с тётей Зиной, крёстная, овдовевшая тётя Дуся, Огуречниковы, ну и я. Сидели чинно, без шума. Кусок не лез мне в глотку, но постоянно хотелось курить. Накинув в сенях отцову фуфайку, шла в холодный апрельский сад, садилась на дровяной штабель, доставала сигарету. Мои догадывались, наверное, но виду не показывали. И только отец хмурился. Никто, никто из них не мог мне помочь, но я всё равно чувствовала себя под защитой родных.
Тётя Дуся попросила меня почитать стихи. В то время я всё помнила наизусть и прочла по памяти несколько стихотворений.
Володя Огуречников страшно удивился:
– Неужели сама написала? Ну, Иван Иванович, дочь у тебя прямо как Рождественский. Молодчина! И книжка вышла? Здорово!
Отец расчувствовался, полез в книжный шкаф, достал мой сборничек «У огня». А потом сказал вдруг:
– Она и замуж хотела выйти за поэта, но я не разрешил. Какие из поэтов мужья?
