– Ну, ты даёшь! – удивился Макеев. – Я и к матушке успею съездить.
– Только не забурись там! Шутка ли?
И приходит дней через пятнадцать телеграмма: «Таня, Вася улетел. Передаёт спасибо. Наташа». Я поняла: его сестра. Слава богу, не заблудился! Отдыхай, милый!
Мне бы хотелось чуть спрессовать свой рассказ, не гнать сплошняком такие разные и интересные дни сентября 1983 года, выбирать главное, но не очень получается. Одно вытекает из другого, без мелкой детали разрушается цельность. Терпи, читатель, коли взялся постигать непостижимое!
Машина идёт по дороге – может свернуть где захочет, человек шагает напролом – может и через забор перелезть, а поезд как встал на рельсы, так и катит от столба к столбу. Я, как тот поезд, хотела бы свернуть в сторону, да не могу, рельсы не дают.
Следующая веха пути: написала Макееву в Коктебель: «Если хочешь – могу прилететь к тебе на пару дней. Только отвечай побыстрее». И он ответил: «Прилетай. Купи мне спортивные трусы для утренних пробежек с Екимовым, кепку и чего-нибудь крепенького».
Билеты на самолёт – весьма терпимой стоимости. А душа рвётся, как сумасшедшая. На ВЛК соврала, что прихворнула, мол, отлежусь немного. А сама… От Москвы до Симферополя – всего ничего на самолёте, от Симферополя до Феодосии – автобус. Не ждали? А мы припёрлись!
Нет, ждали, конечно! В комнате с балкончиком, заваленным виноградом, сидели трое: Василий, Борис Екимов и поэт из Иркутска Вася Козлов. Все трое смотрели с любопытством на долговязую девицу, в тоненькой курточке с капюшоном, обмотанную поверх вязаной шалью моей соседки по общежитию Таи Шаповаленко.
С бутылкой коньяка на четверых расправились быстро, и ребята оставили нас одних…
Думаю сейчас: «Зачем летала? Что получила в ответ на нешуточные затраты душевных и физических сил?»
Отвечаю: «Успокоение! Утешение! Утоление!» А это очень много, когда женщина любит и не уверена, что любят её. Получилось, как в песне: «Два счастливых дня было у меня…»
…Перед началом лекции Михаила Ивановича Ишутина по политэкономии Нина Аверьяновна поманила меня пальцем в свой кабинет и прошипела:
– С ума сошла? А если бы с тобой что случилось, кому отвечать? Мне. Ты понимаешь, мне! – Помолчала и добавила: – Неужели так любишь? Ведь расстались всего месяц назад. Ох, Танька, хлебну я с тобой горя!
Лекции нам читали прекрасные старые профессора Литературного института. Они ещё учили и Виктора Астафьева, и Николая Рубцова, и многих, многих других, ставших гордостью русской литературы. Помнил их и Василий Макеев. Дай бог и мне всю жизнь помнить этих великих умников, добрейших интеллигентов, просветлявших нашу дремучесть: Ишутин, Зарбабов, Артамонов, Богданов, Смирнов, Вишневская, Паперный, Куницын, Кедров…
К началу ХХI века многое поменялось в Литинституте и на ВЛК. Нам стипендию платили, нынче собирают деньги с немногочисленных слушателей, способных оплачивать своё обучение. Ушли великие старики; в профессора и преподаватели выбились мои ровесники, среди которых и друзья: Таня Бек, Лариса Баранова-Гонченко, Володя Маканин. Только литературы, к сожалению, почти не стало. В том смысле, что новых имен не видно и не слышно. Нет книг. Нет сообщества.
Больше всего я любила четверги, семинарские занятия. Нам, поэтам, очень повезло с руководителями. Александр Петрович Межиров и Станислав Стефанович Лесневский порой бывали жёстки с нами, порой милосердны. Все понимали: научить быть поэтом нельзя, но можно поднять уровень понимания литературы, что уже считалось достижением. Нашумевших в российской прессе имён среди нас было мало. Может быть, Паша Калинин, Олег Хлебников, Миша Андреев. Их печатали почаще, упоминали в обзорных статьях. Хотя в своих регионах мы тоже звучали на уровне. Тот же Таиф Аджба из Абхазии! Имя Василия Макеева было многим вээлкашникам знакомо, некоторыми любимо. Вспоминая рубцовскую плеяду, называли Юрия Кузнецова и Бориса Шишаева, Виктора Каратаева и Сергея Чухина, Бориса Примерова и Василия Макеева. Я гордилась, вела сокурсников в свой «сапожок» показывать макеевский портрет и его книги.
