В общежитии у меня Василий пробыл не больше пары дней, познакомился с ребятами, вернувшимися с каникул. И собрались они в Останкинский парк искать заветную пивную времён Коли Рубцова. Федька Камалов, Игорёк Кудрявцев, Сашка Родионов, Улугбек Ездаулетов, ещё кто-то, а впереди, поводырём – Вася Макеев. Не знаю, то ли они нашли, что искали, но вернулись весёленькие и довольные собой.
Василий уехал, и начались будни без общих с ним радостей. Я снова скучала, искала по городу, откуда бы ему позвонить.
Валентин Васильевич Сорокин пригласил зайти к нему в кабинет, усадил напротив. Чуть помолчав, спросил в упор:
– Макеев обижает?
– Почему обязательно обижает? По-разному бывает.
– Казак, забияка… Я хорошо его помню по журналу «Волга». Мы часто его печатали, встречались, спорили. Поэт он настоящий. Сейчас-то чем занимается? Служит ещё в Нижне-Волжском издательстве?
– Нет, уже не служит. Но стихи пишет, книжки издаёт.
– Денег-то вам хватает? Нина Аверьяновна жалуется, что половину стипендии ты тратишь на продукты для него. Это не дело! Два года в Москве – редкая удача. Ты собой занимайся, по театрам ходи, по выставкам… Хочешь, дам билет на встречу в Ильёй Глазуновым в концертном зале Чайковского?
– Хочу.
– Сходи послушай. Он умный человек, с русской душой. И вот ещё… Говорят, ты много лекций пропускаешь, постоянно рвёшься в Волгоград. Ревнуешь его, что ли?
– Ревную, Валентин Васильич. Вечно его заманивают в какие-то шалманы. То малярши вьются рядом, то продавщицы из овощного магазина. И как только они его находят? Мне соседка прямо говорит: «Таня, если в Москве останешься – будешь молодец. Твой сожитель весь подъезд возмущает». А он мне вовсе не сожитель, я его считаю мужем – хоть и гражданским. Уж такая любовь мне досталась!
– Ну, в Москве остаться трудно. Что здесь делать без жилья и постоянной прописки? Ладно, иди. И учти, будешь плохо заниматься – отчислим. Я не шучу.
Предупреждение Сорокина меня встревожило, но Василию я решила ничего не рассказывать. А он на том конце провода заливался соловьём:
– Тáнюшка, скоро март. Помнишь, что у меня день рождения? Я тебя жду. Купи мне новый спортивный костюм и чего-нибудь вкусного, московского.
Есть ли у меня деньги, он не спрашивал. А денег почти не было, и я поехала в Литфонд за материальной помощью. Ещё съездила в Бюро пропаганды, попросила несколько выступлений.
– Вам обязательно в Москве?
– Можно и в Подмосковье.
– В Железнодорожный поедете?
– Поеду.
Металась я, как савраска, умудряясь лишь изредка навестить родню: тётю Клашу с бабушкой Дуней в Струнино, Олю – в Подольске, двоюродную сестру Галю – на Ждановской. Где-то мне были рады, где-то не очень. Тихая, робкая бабушка Дуня брала мою руку и грустно смотрела васильковыми глазами. Она была уже стара, лежала в постели, перемогая перелом шейки бедра. В доме к ней относились хорошо, с любовью. Но тётя Клаша могла и прикрикнуть в сердцах, если замечала слёзы в глазах матери:
– Что ты плачешь? Кто тебя обидел? Таню жалко? Она давно уже не сирота – молодая, красивая, сильная женщина! В Москве учится. Будет известной писательницей.
Бабушка пугливо смахивала слезинки и пыталась улыбнуться:
– Да, я ничего, Клаш, я ничего. А Таню всё равно жалко.
Не зная, чем меня потешить, доставала из-под подушки конфетку.
– Люся дала. Только я отвыкла от сладкого, не хочу.
У Ольги в заводском общежитии царила девичья суета: кто над книжкой сидит, кто слушает новую песню Пугачёвой «Миллион алых роз». Только сестра моя была грустна. Она очень изменилась, посуровела, стала неразговорчивой. Девчонки понимали её беду, но им хотелось жить весело. Забегали в комнату, выбегали, судачили о своём. С добрым сочувствием относясь к Ольге, соответственно и меня принимали душевно.
