– Боже… ну как так можно!
– Ладно, мам, потом уберёшь, – сказал Дениска.
Сергей и Катя захохотали.
– Денис, а ну-ка, встал и за веником.
– Не пойду!
– Пойдёшь, – она подошла к нему и мягко взяла за плечи. – Ты ведь не хочешь, чтобы мама считала тебя свиньёй?
– Мам, но ведь все мусорили!
– Ну, и все свиньи… кроме тех, кто убирает.
– Катька, хрю-хрю, – Денис показал сестре язык и побежал за веником.
– Нельзя было твою воспитательную работу в другое время провести?
– Можно было. Если бы ты её провёл. Но ты за пятнадцать лет ни разу за неё не брался.
Прибежал Денис и стал заметать крошки на совок, дразня при этом сестру: «Катюха – хрюня!» Катя злилась, а злость сорвала на родителях:
– Если дети – свиньи, значит, родители кто?
– Не злись, дочь, я тут одна не свинячу, потому что свинарка.
Всё собиралась поговорить с семьёй, но поняла, что не сможет. Да и что она им скажет? Что не ждёт от жизни ничего хорошего? А что в жизни было хорошего? Только рождение детей. Ладно, если останется жива, то поговорит с ними. Им поневоле придётся теперь обслуживать себя самим, Любе-то после операции нельзя будет ни тяжести поднимать, ни наклоняться. А Сергей пусть валит к маме, к Свете, да куда угодно! Жить с ним она не будет!
Утром тихо собралась и пошла на первый автобус.
Вечером ужасно хотелось спать. Люба вышла к сестринскому посту и попросила:
– Мне анестезиолог сказал, что на ночь реланиум уколют. Нельзя ли пораньше сделать, я спать хочу невыносимо. Засну – а тут вы со шприцем.
– Да не нужен вам никакой реланиум. С ним не заснёте. Вон, микстурка на столе, налейте себе грамм пятьдесят.
Тут Любу накрыло баранье упрямство: врач назначил, значит, надо делать. Медсестра пожала плечами: как пожелаете. Ну, и накаркала, Люба до утра глаз не сомкнула. Может, из-за укола, а может, из-за звонка дочери в одиннадцатом часу:
– Мам, ты когда придёшь?
– Ложись спать, Катя. Я не приду. Я в Уремовске.
– Вы что там, с папой? Что вы там делаете?
Ха! Три раза ха-ха! Он теперь и дома не ночует! Люба прислушалась к себе и не почувствовала ни обиды, ни возмущения:
– Нет, Катя, он собирался ехать, но, наверное, раздумал. Завтра он придёт домой. Там в холодильнике к обеду всё есть. А на ужин сами сообразите что-нибудь с ним. А если не сможете, сходите к бабушке, она накормит.
– А ты что, не приедешь?
– Да, я задержусь недели на две.
– Как? А Турция?
– Какая Турция, дочь, я в больнице. Проси бабушку, чтобы с вами поехала.
– Ма-ам, бабушка там жизни нам не даст! Ну, приедь пораньше!
– Нет, раньше я не смогу приехать, меня оперируют завтра. Катя, не ной, не трепи мне нервы. Лучше отцу потрепи. Попросись с ним на Кипр.
– Какой Кипр? Он едет на Кипр?
– Ну да, по делам фирмы. Собирается взять с собой… одного сотрудника. А ты попроси его тебя взять. Вроде как секретаршу.
Катя взвизгнула восторженно и отключилась. Ну вот, пусть теперь Серёжа выпутывается.
– Открываем, открываем глаза! Люба, не спать!
И Люба старательно таращится на потолок. В поле зрения вплывает толстощёкое лицо. Со стороны звучит мужской голос:
– Ну, порядок. Освобождайте операционную.
Гремят носилки. Любу не очень нежно перекидывают на них и везут по длинному полутёмному коридору. Когда носилки, дёрнувшись на стыке, въезжают в ярко освещённый лифт, сознание отключается. Выныривает из небытия она уже в палате. Её перекладывают на койку и прикрывают простынёй. Люба видит, как на спинку кровати медсестра бросает её халат.
