Гостья чуть обозначила улыбку:
– Личная беседа. Председатель РВС пригласил меня для консультации.
И умолкла, дав понять, что о дальнейшем спрашивать – охраннику не по его чину.
Тот ощутил этот тон, не ошибся. Вообще, в мягкости обращения этой особы умело была спрятана колкость, не выпускаемая на поверхность. Человек простодушный наверняка этого бы просто не заметил. Но чекиста служба отдрессировала тонко ловить оттенки людских настроений. А вернее, отточила то, что в нем, видимо, было заложено от природы. Это уж или дано, или нет. Ему – дано.
«Ведьма,» – повторил он про себя уже осознанно, недобро, успев вспомнить, что Лев Давидович, по слухам, очень неравнодушен к психологам, гипнотизерам, медиумам… такого рода публике. Вот и у них в ОГПУ – специальный отдел под руководством Глеба Бокия, за семью замками, где собрались какие-то чуть ли не чернокнижники; этот отдел, опять же, по слухам возник при самой энергичной поддержке Троцкого. Вот и эта… похоже, из них же. Как ее, черт…
Он скосил взгляд в лист приглашенных. Шпильрейн! Да. Сабина Николаевна Шпильрейн. Тьфу!
Все это, начиная со второй «ведьмы», промчалось в мозгу контролера в доли секунды, не отразившись на лице ровно никак. Худощавое, маловыразительное – лицо провинциального мастерового средней руки – оно исходно служило отличным фильтром для эмоций, а чекистская выучка тем более сковала его в маску профессионального бесстрастия.
– Проходите, – он вернул паспорт владелице. – Туда по коридору, потом направо, подниметесь на два этажа. Там еще один пост проверки документов. Будьте готовы.
– Всегда готова, – произнесла дама все с той же неуловимой подколкой, взяла паспорт и отправилась в указанном направлении.
Все, что позволил себе чекист – бросить взгляд вслед идущей, отметив странноватую походку: сутулую и вроде чуть прихрамывающую, точнее, даже, просто неряшливую, невыработанную. Не учили правильной осанке – и со спины эта самая Сабина Николаевна выглядела заметно постарше, чем с лица.
Он легко восстановил перед мысленным взором это лицо: как будто не русское, но и не явно выраженное еврейское, какое-то нетипично-восточное, что ли. И взгляд… кгм! Взгляд глубоко посаженных глаз, он, конечно, не простой… от такого взгляда кому-то может стать не по себе, это легко представить. Нет, слухи слухами, а ведь и правда, собирает Троцкий близ себя каких-то колдунов, вещуний, черт-те кого… пропади они все пропадом! А что это значит? А очень просто значит: грядет битва за власть. Смертельная! Пощады в ней нет и быть не может. Это как в древнем Риме, как они…
Чекист напряг память. А! Гладиаторы. Вспомнил.
Ага. Два гладиатора русской политики. Грузин и еврей. Не смешно. Вышли в финал, оттеснив старых друзей-соратников Ильича: Зиновьева, Каменева, Радека… ну, этот-то всегда был боталом-пустозвоном, но вот Зиновьев! – это же фигура, можно сказать, с давних пор тень Ленина. И вот он сбоку, оттеснили его эти двое.
Усилие памяти включило странную реакцию. Прошлое ожило – неясно, как нечто еще бесформенное, не воплотившееся в образы, как облачное поле… и вдруг эта пелена прорвалась в одном месте.
***
– …ну чего тянут?! – сплюнув, сказал юноша в рваной гимнастерке. – Все ясно же, черт возьми!
– Формальности, – усмехнулся пленный постарше, со щегольскими усиками. – У них бюрократия такая, что прежде никому не снилась. Чтобы в сортир сходить, декреты пишут.
