– Как вчера, – приговаривал бухгалтер, вытирая глаза, – ну просто как будто вчера все это было!..
Его папаша – почтенный владелец бакалейной торговли – и при жизни супруги потихоньку блудил, а овдовев, точно с цепи сорвался. Не прошло полугода, как от него сбежали сперва служанка, потом кухарка; последняя даже успела звездануть старого безобразника скалкой по башке, что, конечно, его не остановило. Нашлись новые и стряпуха и горничная: скверные, жадные, наглые девки, вмиг принявшиеся беспощадно доить одуревшего старика.
Это было очень на руку младшему сыну купца, гимназисту шестого класса, почти забросившему учебу и пропадавшему дни-ночи напролет в эсеровском клубе (так и говорили гордо: «клуб», подражая якобинцам). Бакалейщика, прежде расчетливого, прижимистого, помнившего каждую копейку, начала подводить память, он забывал и деньги в сюртуке, и где оставил сам сюртук, а главное, забывал где попало связку ключей от всяких домашних хранилищ. Сынуля пустился во все тяжкие, обирал папашу наперегонки с ненасытными потаскухами, у них даже возникло что-то вроде веселого соревнования, кто ловчее украдет… В результате подросток сделался в «клубе» заметной фигурой, несмотря на возраст, так как время от времени приносил «на нужды революции» рублей десять-пятнадцать; рекордом же стала сотенная ассигнация-«катенька», спертая из комода в момент, когда вдрызг пьяный родитель храпел рядом на кровати – это придало подвигу особый колорит.
Ради эффекта гимназист не пожалел всей сотни, хотя вообще в партийный общак относил далеко не все краденое. Часть денег пряталась им в секретном месте; да, революция суть благородный зов свыше, что молодой человек прекрасно сознавал. В клубе все кипело, головы кружило от невиданных прежде бурь, страну трясло как перегретый котел, с которого вот-вот сорвет крышку… Но снизу душу юнца жгло и пекло куда сильнее, чем сверху, и на это были тоже нужны деньги.
На женщин.
Будучи девственником, ученик VI класса изнывал от бушующих гормонов. А сны! Боже, что ему снилось!.. То голые, с манящими улыбками гетеры в полный рост, то вдруг разверстое мясистое, густо заросшее, с влажным блеском лоно – все неимоверно, дьявольски живое, реальнее, чем наяву, до судорог, помимо воли извергавших из парня густую слизь и будивших его в жару и поту, в корчах пакостного наслаждения. Потом, казалось, уши горят от стыда, лишь стоит вспомнить эти корчи и мокрые липкие подштанники… Но куда ж деваться от подобных наваждений?! Вот в чем вопрос.
В публичный дом идти было тошно, при том что кое-кто из одноклассников открыто похвалялся: мол, сто раз уже там был!.. Насчет ста раз, понятно, вранье, но раз-другой захаживали, что правда, то правда. Это казалось великолепным удальством, многие завидовали, но не сын лавочника. Нет, моральных тормозов у него не было. Просто брезговал. Представлялось, что все там жирное, сальное, захватанное сотнями потных рук… Фу! Нет.
Клуб? Да, были там девицы самых резких взглядов на жизнь, вплоть до проповедниц свободной любви – когда угодно, где угодно, с кем угодно. Это были особы угловатые, костлявые, близорукие, в косо сидящих на носу пенсне: «страсть кобылья», называл таких папаша-бакалейщик. Впрочем, от душевного пекла и диких снов сынок и на кого-нибудь из них позарился бы на худой конец… но в том-то и дело, что совсем рядом с ним маячило нечто куда послаще сушеных фанатичек. Оно, правда, так просто не давалось, но дразнило, манило и обещало – собственно, оно и было источником горячечных видений.
