- Мам… а это обезьяны?
- И это тоже, да.
- Они совсем другие.
Настя замирает возле одного из вольеров, в котором с самым безмятежным видом сидит какая-то рыжая мартышка. И я тоже застываю рядом с ребёнком.
- У тебя сейчас мороженое капнет.
- Да.
Хочется смеяться, но я сдерживаюсь, наблюдая за тем, как по крохотным пальчикам стекает липкая бежево-белая жидкость. Настя заворожена, и мне кажется, что совсем не стоит прерывать её созерцание какими-то воззваниями о делах земных.
- Ого! - восклицает, когда обезьяна ловко прыгает вниз. - Ты видела?
- Видела. А теперь давай отойдём и вытремся, а то ты сейчас вся измажешься.
Она - идеальный ребёнок. То ли настолько хочет мне понравиться, до сих пор, будто боится, что я перестану быть хотеть её мамой. То ли безупречно воспитана той, другой мамой. Спокойно даёт вытереть лицо и руки влажной салфеткой, не протестует, когда остатки мороженого в треснутом рожке отправляются в урну и вообще ведёт себя как самая чудесная малышка на свете.
Когда сидим в кафе, где я покупаю для Насти порцию пюре с котлетой, а она без лишних слов уминает еду за обе щеки, звонит Илья. Совершенно не представляла себе, что у меня будет когда-нибудь настолько захватывать дух от звонка мужчины, который совсем не является Вадимом Персидским. Это всё так странно, но одновременно правильно, что боюсь верить сама себе. И пусть Илья звонит только для того, чтобы узнать, как себя чувствует его дочь, я совершенно не могу избавиться от этих необычных ощущений.
- Алло, - хрипло отвечаю на звонок и тут же коротко откашливаюсь, чтобы произнести увереннее: - Я слушаю.
- Привет. - Он делает паузу, и я не могу понять, что именно за ней скрывается. - Как вы?
Это его «вы» окончательно выбивает почву из-под ног. Посылает по телу волны дрожи, и я совсем не хочу избавляться от чувства, что Илье не всё равно на то, как себя чувствую ещё и я.
- Мы отлично. Настя кушает сейчас. Мы мартышек смотрели. И медведей.
- Круто. Она нормально себя ведёт?
- Да. Просто прекрасно. А ты как?
- Я в порядке. Тебе на работу не нужно сегодня? А то я утром не сообразил.
Это тоже звучит закономерно. Илья просто ушёл сегодня из квартиры, в которой мы ночевали все втроём, будто семья, и вот теперь звонит перед тем, как вернуться с работы. Мы все вместе соберёмся за ужином и снова разойдёмся спать в разные комнаты. Только всё это самообман. Так не будет - мне только осталось дождаться того момента, когда это будет озвучено.
- Нет. Я с Томой переговорила и сказала, что не выйду.
- Хорошо. Не хочу, чтобы тебе это в нагрузку было.
Он замолкает, молчу и я. Будто чувствую, что сейчас услышу те самые слова, которые отчётливо дадут понять, как глубока была моя ложь, которой я потчевала сама себя. Настя тоже застывает, смотрит на меня так, что сердце заходится в рваном ритме. Она будто чувствует всё, о чём мы говорим и боится пошевелиться, чтобы не спугнуть то, в чём она так внезапно стала счастливой.
- Мне не в нагрузку, - отвечаю едва ли не шёпотом, растягивая губы в улыбке, чтобы успокоить ребёнка.
- Спасибо за это.
- Не за что…
Я бы многое могла сказать ему, но не хочу лишний раз напоминать Насте, что она - не моя дочь. И мне нужно научиться спокойно реагировать на то, что Илья так или иначе не оставит её жить у меня. Потому что это само по себе абсурдно. У меня нет никаких прав на этого ребёнка, а материнские чувства во всём этом учитываю только я.
