– Этак на Урал-реке, у казаков, в старину плавенный гон бывал, – неожиданно разразился речью Башкаков, лёжа на спине и прикрыв глаза. Он говорил неестественно тихо. – Тоже к осени, за красной рыбой. Сигнал дадут и – все разом на реку, а там кто обгонит, того и рубеж, загребай сети. Реку делили… Бударки у них назывались…
– Слушайте Диму, он у нас эрудит! – Заманов поднял палец.
Белов и Рома переглянулись. Гребля на туристской байдарке по изменчивой узкоструйной и каменистой реке не позволяла, чередуясь, долго идти друг у друга на волне. Поэтому гонка получалась на кто – кого. Не помогая турбуленциями, а постоянно подстёгивая друг друга, стремясь занять удобную позицию на перекате, внутренний радиус или беглый фарватер, поддерживая напряжение борьбы, связка из двух лодок шла быстрее, чем бы поодиночке. Экипажи нуждались в соперничестве, особенно догоняя. Однако же тут не было нарочитости или игры в борьбу: нужно было воспринимать так всерьёз, чтобы выкладывать душу. И действительно, под расклад каждый был готов и рад уйти в отрыв, зная, как это ударяет по отставшим, и полагая сброс конкурента довольным возмещением некоторому отягчению личной судьбы…
Эти мерцающие, узорчатые отношения связывали Заманова и Белова, продолжавших ревниво следить друг за другом. Минувшие часы обозначили равенство, но нарастало ожидание, что оно надломится, – и само нарастание, истончая, делало связь скоростей опасно-хрупкой.
После длинного, зигзагом, переката, река вынесла на плёс. Здесь было темно, как уже вечером, с крутых берегов на головы стекали тонкие плачущие ветви. На одной белела записка. Рома придержал, прочитал на ходу и засмеялся.
– Что там? – спросил Зуев.
– Лозинский поздравляет с днём рождения, целует тысячу раз, мчит на крыльях… ну, и прочие сантименты.
– Кого?
– Да дочку свою…
– Ну, так что? Раз рация есть, почему не поздравить.
Рацию передавали на шедшею последней байдарку, для экстренных случаев.
– Как с Южного полюса, – блеснул белками Заманов.
– И далеко они там умчали… на крыльях? – спросил Белов.
Рома посмотрел на часы с таким крупным синим циферблатом, что на нём, кроме календаря и компаса, возможно, располагался и барометр.
– В пределах, – объявил он. – Двадцать минут с обеда ушли. Вы как их хотите сделать – сегодня али до завтра потерпите? Можно бы и сегодня, да ведь у дочки день рожденья, настроенье человеку испортим, жалко…
Зуев зачерпнул воду и полил на цевьё. Рома продолжал балагурить. Вода была тёплая, храня верность лету. Рябь набегала с носа, и в минутную передышку байдарки остановились. Краем желания этот плёс хотелось отъединить и уснуть. Но он скрывал в себе очарованную скорость. Первым вступил Башкаков, Зуев взял повыше, Белов подхватил. Разогнавшись на мёртвой воде, сквозь вязкую тяжесть было – словно щекотливое предчувствие невесомости вмятого в своё кресло космонавта. Плёс крокодилово забурлил.
Когда байдарки выскочили на быстрину, они летели точно поверх воды, с чуть неловким ощущением холостой пустоты в руках. Обузданная река покорно несла их.
Под вечер, когда уфимцы, намереваясь, видимо, опять встать по месту, предпочитая детали комфорта крохам времени, улучив момент, резко оторвались, Белов и Зуев не стали бороться. Зуев мог бы поднажать, однако Белов решил отстать, не выпуская из виду. Он ценил свободу собственного хода, а целый день гнаться зависимо, рука об руку с соперниками, – в конце концов угнетало. Он бы и сам ушёл, но знал, как репьив Заманов.
