– Желна балует…
– Кто?
– Чёрный дятел. Под ночь такой концерт устроили. Завтра распоются… Потеплеть должно.
– Хорошо бы, – согласился Зуев, подталкивая уже самые тонкие, мгновенные, веточки к огню.
Этою ночью к берегу поцелуем пристал «Эльф», и Зуев услышал его, сел и уплыл, покачиваясь. Он пересёк реку, но там ничего не было, никакой земли, а за травой продолжалась неизвестная широкая вода. Он поплыл по ней, волшебно не задумываясь. В затылок больно светила луна. Родное тело байдарки неслось со скоростью, от которой становилось воздушно и страшно. Зуев хотел было сдержать, но от самого тихого гребка «Эльф» бросался вперёд и поверх сил трения прорезывал ночь. Отвыкший от его юркости Зуев закостенел, боясь остановиться в ритме и сбиться с пунктира свободы. Он не смел оглянуться и с лёгким нависанием чувствовал, как Земля кругла. Одновременно он знал, что никакой смысл ничего не вправе приказать ему. А вскоре стал слышен звук, ласковый и низкий, и когда Зуев понял, что плывёт к нему, зачем-то самому важному в мире, от мучения, что звук нельзя увидеть, пространство стало таять и таять, превращаясь в неподвижный ум.
Белову снилось другое. Он ворочался и вздыхал. Проснувшись, он по инерции мурлыкнул и опасливо посмотрел, не слышит ли напарник.
Стояло на грани света. Белов загадал время и поднёс часы к глазам. Стрелки слабо зеленели. Он ошибся на три минуты – в свою пользу. Эти три минуты, выигранные выдумкой слова у дыма условности, почему-то обрадовали его, как запас, и он подумал, что должен быть хороший день. Птицы, действительно, разыгрались. Их голоса, вытканные из сновидений, образовывали округ поляны праздничный хор. Белов расплёл симфонию, отыскал в ней дрозда, улыбнулся, и обратным толчком мысль повторила ему приснившееся.
– А вас ждут или так? – захотелось ему поделиться. По дыханию он слышал, что Зуев уже не спит.
– Ждут? – Зуев приподнялся на локте. – Вы про женщину?
– Ага, – беззаботно сказал Белов. Его три минуты растекались по душе.
– Ну, есть у меня… жена не жена… а впрочем, почти что и жена. Только при чём здесь ждать? – я вернусь, и всё. В самом деле, не на Южном полюсе.
– Значит, вы от неё уехали, – протянул Белов.
– Почему?
– Всегда так. Если только есть человек, ты или покидаешь его, или добираешься к нему… А мне этакое приснилось, не рассказать. По сию минуту не пойму, не то мечта, не то воспоминание…
Зуев резко сел, задев верх палатки, и хлопнул комара на щеке.
– Нет, – сказал он отрывисто, – этого нельзя… позволять.
– А именно?
– Ну… чтобы женщина ждала.
– Почему? – удивился Белов.
– Страшно…
– Что не дождётся?..
– Да… Да нет, не в этом дело. Вообще – выбор. Ожидание – уже выбор, уже соблазн. Ведь никогда не знаешь, как тебя дождутся. Нельзя позволять себе зависеть от чужих ошибок…
– Сложно у вас, – Белов произнёс это так, что непонятно было, имеет ли он в виду только Зуева или и ту, которая его не ждёт.
Зуев потёр ладонями лицо. Ему казалось, что, говоря в полузабытьи, он лишь сейчас по-настоящему проснулся. И ответил нехотя:
– Просто мысли болезненные. И сны, я знаю… Это кто воркует?
– Про эту не скажу, – охотно свернул Белов. – Ну, а вчерашних гостий слышите?
– Это? – Зуев изобразил присвист.
Белов хмыкнул:
– Похоже. Только это трещотки, торопыжки, а те-то вон, зады подпевают… Разобрали?
Зуев неуверенно кивнул.
– Да вы прислушайтесь! – Белов азартно замер на коленях, подняв руки. – Ну, куликов исключаем, крикливы больно. Теперь здесь. Вот запевала, в три ноты альтует, – заряночка: оп, отпелась. Цыкает который, это дрозд, кликает – юрок. Свистят – так, синицы, пищухи всякие… Народу, вообще-то, не густо… А вот послушайте, защебетала: завирушка. Фиоритуристая пичуга, только голосок слабоват… да вот он тянется, слышите? Дятел опять закричал, а теперь дробить пошёл. И нам пора.
