Река ревела, прорезая морену. Она набрала притоков, разогналась и раздышалась, только повела плечами – и вдруг её заломило в тиски. Сперва она пометалась по долине, закладывая ступенчатые виражи, где приходилось то во всю мощь работать поперёк, против прижима, то зачарованно бросаться в самое бешенство вод, одним взрывом скорости надеясь проскочить какую-нибудь местную Сциллу; затем каньон сузился и сжал её чуть наискось меридиана. Теперь, сливая грохоты в вой, река билась о собственное дно, не в воле изгрызть каменные вертикали. Их бритые крутизны оттеснили лес, и в ложбинах он появлялся внезапный, как мазок абстракциониста, и не всегда, капризами реки, доступный, чтобы причалить к его корням.
Борьба вступила в новую, страстную фазу. Чайки фуриями носились над волнами, соблазняя глаз, но нельзя было отнять внимание от реки, беспрерывно ткущей каверзы и сюрпризы. Длинные прямые, где мысль предвкушала работу, оказывались шиверами, где грести в силу было урывками, а остальное занимала лавировка. От возбуждённого внимания в этом лихорадочном слаломе затекали нервы лица.
На удивление, Завалихин с Купцовым, в первый же день захватившие лидерство, его ни разу не отдали, или, возможно, шедшие с ними в головке не торопились отобрать. По записке, разрыв был около часа, но в километрах – зона порогов могла это растянуть за десяток, а могла и совсем сжать.
Жёлтый крест, стремительный перекат с резким свалом, прошли свободно, и Белов подумал, что Бычий порог после дождя могло и накрыть. Он попытался приблизиться к переднему экипажу, в котором легко было узнать Белоглаза с Лозинским: вся их байдарка пестрела наклейками и разноцветными росписями. Однако раскатить не удавалось: скорость диктовала река, и гонка шла как на резиночке.
Река вильнула, а когда снова открыла перспективу, байдарка была перед самым порогом. Белоглаз и Лозинский были уже за ним, но гораздо ближе прежнего, – наверняка обнесли. Метров сто, не больше, только и сто метров тащить байдарку по косой круче теряло время. Белов вытянулся, опёршись на руки, и пошевелил ноздрями. Решать оставалось секунды.
Бычьим порог назвали когда-то из-за, скорее всего, двух острозубцев, роговоротами торчавших посреди реки, а чуть за ними был скрыт в пене покатистый мощный лоб-одинец. Белов отчётливо видел, что поверху его не проскочить и надо уходить левее, в слив, однако каменистые подробности отсюда было нельзя разобрать. Там могло оказаться что угодно; но Белов никогда не верил, что вода течёт просто так, сама по себе, без заботы, чтобы человек мог её разгадать. Чувствуя ум реки, ему представлялось, что всегда есть волшебная тропинка, которую нужно только обнаружить, понять в кажущемся хаосе, выпутать из лабиринта, – и тогда любая сложность одолима. Вопрос в том, впишется ли тело байдарки в разгаданные узоры, а шанс река даёт. Это не обязательно бывало в практике обстоятельств, – и каждый раз Белов, соблазнённый азартом, заново не верил. Как дешифруем текст, так яростные изощрения реки должны скрывать некую возможность…
Зуев оглянулся, Белов быстро показал ему движение. Он с силой двинул ладонью вперёд, потом влево и закрутил вывернутый кулак. Зуев кивнул, не до конца понимая. Да и Белов не объяснил бы, что означает последняя фаза: нечто вопросительно-решительное. Он сглотнул огонёк холода и врезал весло.
