Приезд Эрншоу добавлял работе оттенок иронического оправдания. Пусть Энн продает свою душу, как они все, – или миф, который принято называть душой… Пратт включил свет и повернулся к портрету достопочтенной Энн Эйвлинг. Портрет был почти уничтожен широким длинным мазком краски. Темно-красное уродство начиналось у правого уха Энн и спускалось по диагонали, поперек ее темно-зеленого костюма для верховой езды. «Что-нибудь рано или поздно вас расшевелит», – прозвучали у него в голове слова Надин, будто кто-то включил на всю мощь невидимый динамик. Его пробила дрожь, он вступил в бой с чувством унизительной уязвимости. «Здесь кто-то сошел с ума, – подумал Пратт. – Приступ сумасшествия!»
Он вспомнил собственный приступ непреодолимого гнева в коридоре у своей двери. Бывает и такое…
Пратт отвернулся от холста, стараясь успокоиться. Оглядел мастерскую. На другом мольберте стояла большая картина – олень, написанный самой Энн. Он был нехорош, хотя Энн удалось передать дикий страх в оленьих глазах – притом что ей, охотнице, не дано было почувствовать этот страх. Несколько секунд он всматривался в глаза животного, потом снова уставился на испорченный холст.
– Что за игры? – воскликнул Пратт. – Не знаю, будет ли у меня удовольствие написать того, кто это сделал…
Он посмотрел на часы. Они показывали без пяти семь. Пратт выскочил из мастерской, запер дверь, сунув ключ в карман. На земле белел окурок. Он нагнулся и подобрал его.
По тропинке кто-то шел. Пратт ринулся вперед и схватил идущего. Им руководил безотчетный инстинкт. Его ударила в грудь чья-то рука, и он пошатнулся. Когда Пратт опомнился, рядом уже никого не было.
В конце тропинки его поджидала фигура.
– Добрый вечер, – раздался мужской голос.
Пратт взглянул на внезапно выплывшее из темноты лицо и улыбнулся:
– Добрый вечер, мистер Чейтер!
– Вы угадали. Мы ведь не знакомы?
– Нет, потому я и угадал. Методом исключения. Вы приехали на поезде в 17.56?
– Верно.
– Вы здесь впервые?
– Да. Милое местечко, не правда ли? Я решил предпринять ознакомительную прогулку.
– Боюсь, в темноте вы мало что увидите.
– Хотя бы научусь ориентироваться. Куда ведет эта дорожка? Тот дом – конюшня? – Чейтер пытался проследить взглядом теряющуюся в темноте тропу.
– Нет, мастерская.
– Значит, тут орудует живописец?
– Во всяком случае, так он себя называет. Вы интересуетесь живописью?
– Не особенно. Кто он такой?
– Его зовут Лестер Пратт.
– Сам Лестер Пратт? Он, кажется, нынче в моде?
– Людям нравятся его работы.
– Всем?
– Тем, кто готов платить за них большие деньги.
– В таком случае он может быть спокоен. Здесь он пишет чей-то портрет?
Пратт немного помедлил, а потом ответил:
– Только что я видел портрет, который он сейчас пишет.
– Хороший?
– Ему нравится.
– Чей портрет?
– Дочери лорда Эйвлинга.
– Дочери, а не жены?
Это было произнесено небрежно, но Пратт понял, что за ним пристально наблюдают.
– Я сказал: дочери! – бросил он.
– Конечно, – улыбнулся Чейтер. – Она хороша собой, хотя я видел ее мельком. Она вот-вот обручится или еще что-то?
– Я вас правильно понял?
– А?..
– Про «еще что-то».
Улыбка Чейтера превратилась в смех, в темноте блеснули его зубы.
– Я никого не хочу обидеть, – объяснил он. – Жених – Эрншоу, наверное? – Пратт не ответил, и он продолжил: – Надеюсь, я не злоупотребляю вопросами. Просто когда ты новичок, полезно кое-что выяснить. Это часто спасает от оплошностей. Вообще-то, среди моих грехов не фигурирует любопытство.
