– Будь я лошадью с комплексом неполноценности, я бы усадил на себя Чейтера и тем вернул себе самоуважение.
И верно, лошадь под Чейтером выглядела скакуном с комплексом превосходства.
– Любопытный разговор произошел у нас с вами вчера вечером в вашей спальне, сэр Джеймс, – нудил Чейтер. – Во сколько я ушел? Часа в два ночи?
– Ваша память лучше моей, мистер Чейтер, – отвечал Эрншоу, по-прежнему не отрывая взгляда от леса. – Я вообще не помню разговора.
– Он продолжался целых два часа, а вы не помните? Вы так исчерпывающе объяснили причины своего перехода в консервативную партию! Теперь я понимаю вас.
– Вы все понимаете раньше остальных! – парировал Эрншоу. – Что я намерен вступить в консервативную партию, например.
– Полагаю, это понимают и остальные! Насчет Балтина я просто уверен. Держу пари, что в его колонке на следующей неделе будет упомянут новый консерватор. И что дочь лорда Эйвлинга вскоре станет одной из самых популярных в партии хозяек приемов! Но даже Балтин не обмолвится, что сама дочь лорда Эйвлинга как-то повлияла на этот кульбит, и новый консерватор, с которым она только что обручилась… Нет уж, лучше вам освежить память и все-таки припомнить наш ночной разговор. С полуночи до двух ночи!
Он резко развернул лошадь и направился к другой группе всадников.
– Странное общество собрал на неделе ваш отец, Энн, – заметил Тейверли, глядя на удаляющегося Чейтера.
– Ужасное! – подхватила Энн. – Не знаю, долго ли мы вытерпим. Хочется развернуться и ускакать прочь.
– Я слышал, ловчий выследил оленя.
– Да, однако олени, знаете ли, не стоят на месте. Никогда не забуду, как в прошлый раз олени ушли из леса Саут-Хилл. Навсегда запомнила лицо бедняги Дика! Если он упустит стадо, то непременно повалится на колени и будет молить Господа о прощении! Видите? Что это?
Она всматривалась в дальний лес, где олень тоже возносил бы молитвы, если бы знал, как это делается. Замерев среди папоротника и вереска, он, казалось, сохранил жизнь только в больших круглых глазах, в них застыла стеклянная настороженность.
Во все стороны раскинулась буро-зеленая стерня. Она тянулась до горизонта, прерываемая местами холмиками, оврагами, перелесками, выглядевшими маленькими лишь издали. Видна была также дорога, нещадно разрезавшая открытое пространство. Она представлялась здесь неуместной, чужой. Впрочем, о ее пользе свидетельствовали стоявшие на ней машины и люди, тянувшиеся вдоль дороги, а потом разбредавшиеся в стороны по стерне.
В одном автомобиле сидели Эдит Фермой-Джонс и семья Роу, доверившие себя умелому водителю Артуру. При появлении оленя собачья свора, ждавшая с притворной покорностью сигнала егеря в красном камзоле, должна была броситься за ним вдогонку, а водитель – доставить своих пассажиров туда, откуда те смогут «хоть что-то увидеть».
– Ни на что нельзя рассчитывать, – предостерег Артур своих пассажиров, чтобы их разочарование не было в случае неудачи слишком сильным, – но обычно мне везет.
– Обеспечьте нам удачу, и вам тоже повезет! – Роу подмигнул ему и похлопал себя по карману – самой важной части своего облачения. – Помните об этом!
– Миссис Леверидж превосходно смотрится верхом, не правда ли? – подала голос миссис Роу.
– Да, неплохо, – согласился ее муж. – Как и миледи – вот не подумал бы! – Жена хотела наступить ему на ногу, но промахнулась. – Что до актрисы, то ей все к лицу. Все – или ничего, ха-ха! В чем дело, дорогая? Уже пошутить нельзя?
