Закрыла глаза, зная, что времени опять в обрез, попыталась унять лишние эмоции, задышала спокойнее.
Я представила ее сидящей на траве, как когда-то давно. За домом у нас была лужайка, окаймленная по периметру кустами шиповника. Кусты привлекали множество бабочек, и одну из них, нечаянно обломив крыло, я как-то принесла Кьяре. Она не ругала меня, лишь покачала головой без укоризны, взяла меня за руку, сказала: «Идем», – села на траву, принялась врачевать насекомое. Я помнила солнечный свет вокруг ее волос, ее доброту, ее негасимый душевный свет…
Бабочка в моем воображении взмыла с ладони в воздух, как до того ракета, и полетела сквозь облачную пелену изнанки, меняя квадраты рывками, как если бы пространство разбили на кубы и кадры, как если бы кто-то щелкал пультом. Один квадрат, другой, третий. Кажется, в этот раз она знала направление, знала, где цель…
Я начала рвано дышать от волнения – «найди, найди, найди». Наверное, Инквизитор не поскупился подкинуть сил, потому что мой «навигатор», хлопая крыльями, двигался быстро и уверенно, а через секунду нырнул в облачную пелену – туда же, куда до этого ракета…
– Она там же! – заорала я так громко, что на нас посмотрели все в кафе, включая официантов. Пришлось понизить голос. – Там же, где Мэйсон!
Сидд лишь усмехнулся.
– Я предполагал. Когда находишься в бегах, лучше иметь при себе козырь в виде заложника.
Я же начинала пузыриться гневом, как сосуд из черного стекла. Забыла, что на моем запястье все еще рука Сидда, что я все еще «запитана». Значит, все зря… Умер тот человек – оппонент Мэйсона, умерли те люди… Все ложь… Нет, хорошо, что Кьяру не замучили, как врал Томас, но почему все так… неправильно?
Мне захотелось выдернуть из Инквизитора всю его силу, без остатка, и так шарахнуть куда-нибудь, чтобы образовалась воронка диаметром в километр.
– Уймись.
Это обычное тихое слово, которое мамаша могла бы сказать капризному малышу, прозвучало как удар и оставило внутри красный след, как от хлыста. Я только теперь ощутила, что создала вокруг себя воронку из ярости – опасное состояние.
Обесточивание в этот раз подорвало мозг. Захотелось выть от бессилия, орать от отчаяния. То ты все можешь, то не можешь ничего. Остудил взгляд Сидда, красноречиво обещающий мне удар лбом о столешницу, если я не успокоюсь за следующие три секунды. Пришлось прикусить себе губу, сжать под столом кулаки.
Мэйсон должен трижды сдохнуть – все верно.
Вдох-выдох, вдох-выдох, спокойно, Мара, все придет, все настанет. Хорошо, что Сидд желает врагу того же…
– Ну что, я больше не должен спрашивать тебя о желании идти в Топь?
Теперь я туда пойду, да. Ради Кьяры я пройду через любые дебри – обессиленная или нет, – доберусь до цели. Да, рядом со мной будет находиться танк, чьи гусеницы уже стоят на моем хребте, и треск позвоночника будет слышаться всякий раз, когда инквизитору что-то не понравится. На протяжении всего похода, я, вероятно, буду умирать морально не единожды от ненависти, словесных пощечин, презрения. Возможно, мне прикажут напороться на сук, но я все равно за ней пойду.
Потому что, если Кьяра вернется… – «когда Кьяра вернется», поправила я себя, – что-то во Вселенной наладит ход.
– Когда… выдвигаемся? – спросила я глухо.
На моем запястье горел след от чужой руки – ладонь и пять пальцев.
– Утром.
Он должен был уйти после этой фразы, но Сидд продолжал смотреть на меня, и взгляд этот мне не нравился.
