Сергий сразу понял, о чём спрашивает священник, и лютая неприязнь тронула его сердце. Он не искал сочувствия, но всё-таки был уязвлён. «Каюсь, – сказал он, – в неверии, в кромешном отчаянии и в ненависти к вам, сейчас нахлынуло».
Отец Игорь вздохнул и после фразы «Бог судья» прочитал над ним разрешительную молитву. Однако в следующий раз, спустя почти три месяца, задал Сергию тот же вопрос. В ответе теперь осталось только два пункта. В ненависти никто уже не каялся.
Суровый батюшка посуровел ещё больше.
– Были вы венчаны с супругой?
Не ожидая такого вопроса, Сергий молчал. Оба молчали. В итоге отец Игорь не допустил Сергия до причастия. Он ещё накануне решающей исповеди, после долгих молитвенных размышлений, положил себе сделать так: «Пока не раскаешься в главном, к чаше не подпущу».
Сергий раздавлен. Молящиеся вокруг ухмыляются. У большей части заключённых (конечно, не у блатных), отец Игорь в большом авторитете. В камере Сергия ждут непростые разговоры.
* * *
Примерно в то же время, в другой зоне режима менее строгого, к другому священнику после службы обращается администрация с просьбой исповедать умирающего в «кресте» (в «санчасти» на человеческом языке) зека.
– Это его право.
Медработник поставил диагноз «прободная язва». Может, и до полуночи не дотянет. Отец Вячеслав соглашается. Начальник зоны даёт этому урке самую нелестную характеристику и советует много времени на него не тратить. Рецидивист шестидесяти лет. Циничная гнида, ничего святого, чтит понятия, но, если его скотская натура потребует, перешагнёт и через них. Сидит за разбойное ограбление с пристрастием. У дряхлой пенсионерки утюгом выпытал, где она похоронные сбережения прячет. Если бы старушка скончалась, сидел бы в «Белом лебеде».
Умирающий урка страдал неподдельно. Периодически впадал в забытье. Синие пакши тряслись, из глаз катились крупные слёзы. После молитвы священник склонил ухо к лицу кающегося.
– Веришь ли?
– Теперь верю…
Преодолевая брезгливость, отец Вячеслав старался следить за нитью исповеди. Параллельно старался молиться за прощение вора и, как оказалось, насильника, растлителя и убийцы.
– Ещё одно, – шептал умирающий, – страдает за меня безвинный мужичок. Девять с лишком лет назад взял я квартиру богатую. Взял легко и чисто и веселый шёл уже по подъезду вниз, как слышу – кто-то поднимается, быстро так. Вот-вот столкнёмся взглядами. А вдруг хозяин взятой квартиры? Убивать не хотел, но шабер вынул. И машинально так, возьми и дёрни ближайшую к себе дверь. И она поддалась…
Пару минут зек скулил от боли.
– Внутри музыка, пыхтенье за стенкой, пьяный женский смех… Потом вышел голый мужик, помладше меня, близорукий, с залысиной и поддатый. Я его тихо так на лезвие надел, он не пикнул. Потом и бабу. От одной крови ушёл с лестничной площадки, другую нашёл. Красивая была баба, еле сдержался… Такая была красивая, что и мёртвую можно было бы… Будь времени побольше.
– Это не раскаянье!
– Знаю, отец… Прости… – И опять зек скрежетал зубами и сгибал в коленях худющие ноги.
– Не приняли меня тогда ни за квартиру, ни за трупы. Похоже, и не искали. Знаю, что мужа той бабы посадили. Она с любовником была на съёмной квартире. Вот и впаяли ему, недолго разбираясь… Каюсь… Отпусти грехи, отец! Сдохну скоро…. А лоха того жалко, из шибко верующих он был, я так понял.
Отец Вячеслав был потрясён, хотел спросить: где сидит тот лох, как зовут? Но сдержался. Порычав ещё с минуту, рецидивист добавил:
