Шаляпин вдруг расхохотался, поднялся во весь рост, обратился к залу:
– Господа, мы сегодня хорошо гуляем с моим другом графом Соколовым и со товарищи. Пусть этот вечер нам запомнится на всю жизнь. Посвящаю гению сыска, стерлядь имени которого вы сегодня можете заказать за двенадцать с полтиною по карточке и съесть, романс… – Повернулся к Андрееву: – Прошу, Василий Васильевич, «Благословляю вас»!
Зал затих. Полилась чудная мелодия Чайковского. Шаляпин взял негромко, в малую силу, но и в дальних уголках и наверняка на улице было слышно:
Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды!
Набирая мощь, свободно и счастливо играя каждым звуком, торжественно взял ноту, и необычной красоты звуки наполняли, казалось, не только это пространство – весь мир:
Благословляю я свободу
И голубые небеса.
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
И степь от края и до края,
И солнца свет, и ночи тьму…
Когда стих последний аккорд, зал, очарованный этой красотой, еще долго сидел молча. Все были поражены до столбняка могучей божественной силой, воплощенной в этом человеке.
Потом бурно грянули овации.
И никто не кричал «бис» – в ресторане просить пения великого артиста было бы неприличным: он пришел сюда для отдыха.
За столом вновь закипел разговор. Бунин спросил Джунковского:
– Владимир Федорович, правду пишут газеты, что войны с Германией не миновать?
Тот неопределенно отвечал:
– Трудно говорить с определенностью, однако…
Его перебил Шаляпин, который страстно начал доказывать, что войны не будет.
Соколов обратился к Гарнич-Гарницкому:
– Отчего, сударь, вы нынче столь печальны?
Тот после некоторой паузы, задумчиво почесав переносицу, медленно произнес:
– Со мной произошла странная и нехорошая история. Я еще никого в нее не посвящал, вы, Аполлинарий Николаевич, первый. И я очень жду вашей помощи. Но теперь вижу, что ресторан не очень подходящее место для нашей беседы. Позвольте к вам завтра пораньше заглянуть?
– Конечно, Федор Федорович, приходите к девяти. Я буду в первом люксе ждать вас.
– Вот, на всякий случай возьмите это письмо. – И он протянул обычный, сиреневого цвета почтовый конверт.
Соколов удивился: кончики пальцев у этого всегда мужественного человека слегка дрожали.
Гарнич-Гарницкий продолжал:
– Лучше, если оно у вас будет. Сегодня моему камердинеру вручил письмо какой-то мужчина, приметы которого камердинер сообщить не умеет. Дома прочтите, оно напрямую связано с тем, что меня тревожит. Мои враги пошли на хитрость. Чтобы скомпрометировать меня, пишут как бы от лица неведомой мне возлюбленной. Теперь я не уверен ни в одном своем дне. Иду словно над пропастью.
На конверте изящным, немного округлым и каллиграфическим почерком было выведено черными чернилами: «Его высокоблагородию, действительному статскому советнику Ф.Ф. Гарнич-Гарницкому – лично».
Сыщик убрал письмо, произнес:
– Дома прочту, писала явно женская рука.
Раздался рокочущий голос Шаляпина:
– Эй, друзья! Почему не пьем? Не дело! Человек, беги на кухню, спроси: готов «Граф Соколов»? А то сейчас съедим своего, натурального. Ха-ха!
* * *
Разъехались незадолго перед закрытием ресторана, в половине третьего.
Следующий день стал у графа весьма хлопотливым.
В «Астории» Соколов принял душ (это он делал два раза в день – после сна и перед сном). Уже вытянулся на широчайшей, но недостаточно длинной постели по диагонали, как вдруг спохватился:
