Когда составляли протокол, дежурный офицер удивился:
– Говоришь, фотограф? Не врешь, что у Карелина служишь? Как раз в команде фотографов вакансия открылась. Давай, Жуков, я тебя под конвоем отправлю в приемную Клейгельса. И дам сопроводительное письмо. Еще благодарить меня будешь. Служба у фотографов замечательная, спокойная – трупы и задержанных преступников снимать на пленку и все прочее, что требуется по обстоятельствам. И дактилоскопию проводить будешь, дело нехитрое.
Жуков спросил:
– Ваше благородие, а кто такой Клейгельс?
Дежурный расхохотался:
– Ну, братец, ты точно деревенский. Николай Васильевич Клейгельс – генерал-адъютант и наш градоначальник. Да не бойся, генерала ты и не увидишь, тебя направят к начальнику отряда.
…В тот же день и решилась судьба Жукова, он стал полицейским фотографом с весьма солидным жалованьем двести рублей в месяц и казенной квартирой.
Итак, Жуков все переснял, убрал аппаратуру, подозвал полицейского извозчика и отбыл проявлять, закреплять, промывать и печатать.
Торжествующий Джунковский отправился прямиком к министру Маклакову. Он доложил о вербовке важного осведомителя.
Министр, выслушав Джунковского, покачал головой.
– Ну и Соколов! – и с восхищением произнес простонародную поговорку: – На ходу подметки режет. Одно слово – гений сыска. Как Толстой в литературе.
– Да, супруга фон Лауница агент наиважнейший. – Смягчил, сколько смог, свой хриплый, командный голос. – Хорошо бы ее деятельность поощрить. Преподнести, скажем, бриллиантовую брошь от Фаберже.
Министр был человеком прижимистым. Он сложил губы в трубочку, промурлыкал мотивчик из «Аскольдовой могилы» и наконец возразил:
– Не рано ли? Муж заметит подношение, допытается до правды, отправит ее в Берлин. И тогда – прощай, важный осведомитель!
– Он ее любит и раболепно поклоняется.
– То есть делает все возможное, чтобы охладить к себе супругу?
Джунковский продолжал:
– Мы ведем на эту семейку плановую разработку. Среди слуг есть наш осведомитель. От него известно, что Вера Аркадьевна поколачивает своего высокопоставленного муженька. Она заставляет делать его столь неприлично-унизительные вещи, что говорить стыдно.
Маклаков сделал еще одну попытку:
– Но Вера Аркадьевна богата. Ею движет любовь. Она стала агентом из страсти к Соколову.
Джунковский выложил последний, самый главный козырь:
– Любая женщина мало отличается от папуаса: любит все блестящее, и желательно – дорогое.
Министр сдался. Вместо просимых полутора тысяч рублей он решил дать тысячу. Но когда пришел кассир, решил еще удержать немного для казны:
– Оформите и передайте Владимиру Федоровичу из секретных сумм девятьсот пятьдесят рублей.
Джунковский не выдержал, расхохотался.
Маклаков покраснел:
– Я не для себя, для казны экономлю! Кстати, очень одобряю, что вы, Владимир Федорович, отказались от охраны. Бог милостив, сохранит вас для России, а четверым бездельникам больше не надо жалованье платить. Пусть в городовые идут.
В тот же день Соколов простился с Верой Аркадьевной. Глядя в ее полные нежности глазищи, внушительно произнес:
– Никаких самостоятельных шагов не предпринимать! О наших встречах никому ни слова.
– Граф, не держи меня за дурочку. – С любовью глядела в его лицо. – Ох и потешил ты меня сегодня – до гробовой доски помнить буду. Я для тебя, милый, сделаю все, что ты захочешь.
– Мне надо съездить дня на два в Москву, и я вернусь к тебе, дорогая. Я очень буду скучать…
