Аркадий ощупал ткань платья, хотя и так было ясно, что материя не повреждена. Если бы это был луч – как в случае с Подольским, – то ткань вспыхнула бы, как свечка. Не было никакого луча. Не было вообще ничего, что появилось бы снаружи и уперлось в грудь, и жгло, жгло…
Огонь шел изнутри и ограничился кожей.
– Послушайте… – сказал Аркадий. – Что это?
– Ожог первой степени, – деловито ответил один из медиков; он наверняка знал Аркадия, потому что не старался ни скрыть информацию, ни хотя бы смягчить ее, полагая, что профессионал обязан знать все, – но непосредственная причина смерти, скорее всего, остановка сердца. Ожог возник позднее – может, на минуту-две. Поскольку следов температурного воздействия на платье нет, женщина, видимо, была одета уже потом… В момент смерти она была обнажена.
Что значит – обнажена? На Алене было ее домашнее платье, не платье даже, а что-то вроде вечернего халата, она любила ходить в нем, и под платьем у нее обычно ничего не было, она сбрасывала это платье-халат и спала нагишом, в комнате всегда было натоплено, а под одеялом и вовсе жарко… И она никогда не ходила голой по квартире. Конечно, она была в платье, смотрела телевизор, дожидаясь Марину. Наверняка думала о Метальникове и хотела отвлечься.
Но если так… Когда собираешься покончить с собой, не смотришь телевизор, дожидаясь дочь и, возможно, мужа. Дочь – чтобы обругать за позднее возвращение, а мужа – чтобы объявить, что между ними все кончено. Она не собиралась уходить из жизни, это совершенно ясно.
И значит…
– Нежная моя, – пробормотал Аркадий, – сорока, ты в клюве несешь…
Это были их слова, их с Аленой – в дни, когда между ними все было хорошо. Только эти слова и приходили сейчас в голову, только их Аркадий и мог произносить вслух, понимая, насколько нелепо они звучат над телом покойной и в присутствии экспертов, оперативника и понятых.
– Смерть наступила около часа назад, – продолжал врач, – примерно в двадцать два-двадцать два десять…
Именно тогда, когда раввин Чухновский говорил о возмездии и смотрел неистовым взглядом. А сам Аркадий стоял там, где утром лежало тело Генриха Натановича, и неожиданно ощутил слабость, причины которой не понял.
Некробиотический сигнал? Или?.. Что было причиной, что следствием, и существовала ли вообще связь между тем, что происходило в «Рябине», и тем, что в это время видела, слышала и ощущала Алена, сидевшая в одиночестве перед телевизором и страдавшая из-за гибели любовника?
Ладонь дьявола.
Окна салона выходили на юг, Аркадий сам подбирал в свое время расположение квартиры таким образом, чтобы ничто не заслоняло вид на ильинские леса, единственный зеленый массив в этой части города. Он понимал, конечно, что со временем и их выкорчуют, но пока… Ему не нужно было всматриваться в темноту за окном, чтобы удостовериться: не было там никаких автотрасс, отражающих зеркал дорожной инспекции и вообще ничего, кроме неба и звезд, а сейчас и звезд наверняка не было, потому что с заходом солнца на город наползли мрачные тучи, в которых рассеивался свет окраин – багровый, будто пожар.
Конец ознакомительного фрагмента.
