– Да тут же невозможно жить, не то что работать! – воскликнул Павел.
– Кто хочет жить – везде будет жить…
Виктор согласно кивнул.
– Дочь моя, Лизонька, не живет уже со мной. Повзрослела рано, когда младший брат родился.
Сергей записывал всю информацию в свой блокнот с водопадами. Мажит стоял рядом и ждал телефонный звонок из полиции. Вскоре должны либо доказать, либо опровергнуть участие Маргариты в убийстве девушки.
– У вас, получается, еще дети есть? – спросил Виктор, пододвинув табурет ближе к кровати.
– Нет.
Он повернулся к своим напарникам, задавая немой вопрос.
– Умерли все, – прошептала Любовь Рашитовна. – Петруша, самый старший, погиб в аварии. Ехал быстро, а дороги скользкие…
Она готова была заплакать, но пыталась удержать слезы. Потеря собственных детей для каждого значит потерю жизни, но эта старушка пережила всех детей и продолжает держаться.
– Олег, младший, умер пару лет назад, от рака.
– Это ужасно, – сказала Лисичкина, – мы живем уже в две тысячи шестом году, а лекарства от этой болезни до сих пор нет.
– Может лет через пятнадцать будет, – ответил Уткин.
– В две тысячи двадцать первом и поговорим об этом.
– Лиза вот умерла последняя. Сильный удар. Мне показали фотографии.
– Мне очень жаль, что вы видели это, – Виктор положил свою руку на маленькую ручку старушки.
– Я видела то, что видела. Не нужна мне ваша жалость. Она не вернет мне дочь и сыновей.
– А где жила ваша дочь? – спросил Елисеев, переворачивая листок блокнота.
– В Дивногорске. Город, до леса далеко. Как она оказалась там, не понимаю…
– Любовь Рашитовна, я обещаю вам, что мы найдем убийцу и накажем его.
– Правосудие, – усмехнулась она.
Звонкая, совершенно дурацкая мелодия мобильного телефона прорезала сложившуюся ненадолго тишину, и Мажит, что-то буркнув, (по всей видимости, извинение), вышел на улицу.
– Любовь Рашитовна, ваша дочь жила одна в Дивногорске? – Снегирёв снова обратился к старушке, и та быстро отерла не желавшие покидать ее слезы горечи и отчаяния.
– Одна она жила, замуж не хотела выходить. Все говорила, денег сама заработать хочет сначала, на работу хорошую пыталась устроиться, да разве найдешь в этой глуши сейчас что-то? Все развалили, разграбили… Не нужен простой народ этой стране больше. Вот и сидим теперь по домам своим, ждем, пока на голову крыша обвалится. Может, хоть в других городах что-то меняется. Да и то вряд ли. В России куда не поезжай, везде все одинаково. Лучше нет.
– Что вы делали в этом поселке? – спросила Лисичкина, чтобы ненадолго отвлечь старушку от мыслей о смерти своего последнего ребенка. Может, после небольшой передышки она сможет ответить еще на несколько вопросов. Снегирёв понимающе ждал.
– Завод здесь был, все работали, и мужики, и бабы, слава богу, хоть детей в покое оставили, после войны-то. Части для техники мы тут делали, для тракторов, в основном. Не знаю, куда это все потом уходило, потому что у нас пахать тут нечего, тайга сплошь и рядом.
Любовь Рашитовна закашлялась и шалью прикрыла рот.
– Вы больны?
– Как знать. Каждый из нас чем-то болен. И не обязательно болит тело.
У Уткина холодок прошелся по спине. Каждую ночь во снах он видел убитого таксиста, и каждый день корил себя за это, хотя понимал, что защищал себя и Светлану. Не мог он принять этого, что-то внутри него отказывалось признавать, что это произошло, и ничего теперь не изменить – так надо было. Теперь это событие будет преследовать его всю жизнь, постепенно приближаться, настигать, запугивать, пока в конце концов не придет время расплачиваться за содеянное. Павел всем телом вздрогнул, когда Лисичкина внезапно схватила его за руки.
