Я сурово приказываю себе не думать о всяких глупостях, а наблюдать за тренировкой. Надо мне начать хоть немного разбираться в хоккее — это же теперь моя работа.
Но едва я начинаю понимать, что хочет от игроков кричащий и машущий руками тренер, как в заднем кармане джинсов начинает настойчиво вибрировать телефон. Я достаю его и… черт. Это из бабушкиного пансионата.
Мгновенно подскакиваю, прижимаю телефон к уху и одновременно с этим начинаю пробираться к выходу.
— Здравствуйте! Вы по оплате? Я еще не переводила, но…
— Алина Викторовна, здравствуйте, я по поводу здоровья Маргариты Михайловны.
Мое сердце падает куда-то вниз, и становится тяжело дышать.
— Что с ней?
— Сильный скачок давления, не чувствует тело, даже рукой не может пошевелить. Сейчас она на капельнице, я думаю, вам лучше приехать.
— Конечно. Я сейчас, уже еду! — я торопливо нажимаю отбой и мчусь со всех ног.
И только у турникета понимаю, что я все еще в куртке Багрова. И что вообще-то у меня рабочий день.
Чертыхаюсь, возвращаюсь к раздевалке, оставляю там куртку, а в коридоре натыкаюсь на Костю.
— Костя! Как хорошо, что я тебя встретила! Пожалуйста! Скажи, что мне нужно было уехать! Срочно! Я потом отработаю! Скажешь, хорошо?
— Э, ну ладно, — бормочет он непонимающе, а я уже бегу обратно к выходу. И все мысли только о том, чтобы успеть.
***
— Вашей бабушке уже лучше, подвижность конечностей восстановилась, давление снизили до 130, и вот минут десять назад она уснула, — рассказывает мне врач Анна Матвеевна, очень приятная и молодая.
Она тут всего месяц работает, может, поэтому в ее голосе звучит совершенно не свойственное врачам острое сочувствие.
— Ложная тревога? — я пытаюсь улыбнуться.
— Как вам сказать, — она вздыхает. Видно, что ей очень не хочется меня расстраивать, но и сказать неправду она не может. — Это больше похоже на предвестники нового инсульта.
— Второго?!
— Второго. И велик шанс, что организм Маргариты Михайловны его уже не переживет.
Я смотрю на свои руки, которые лежат, сцепленные, на коленях и предательски подрагивают. Еще год назад я бы плакала, а сейчас даже и слез нет. Как это ни кощунственно звучит, я… я, кажется, привыкла к мысли о том, что бабушки скоро может не стать.
— Спасибо, что вы честно все говорите. Что-то можно сделать сейчас?
— Все, что можно, мы делаем, — заверяет меня врач. — Будем надеяться на лучшее. Хотите к ней? Проводить вас?
— Нет, спасибо, я сама.
Когда я тихонько приоткрываю дверь палаты, то первой вижу сидящую у бабушкиной постели сиделку Марину. И только потом бабушку — с сухим, тонким, поразительно спокойным лицом на белой наволочке.
— Спит, — шепотом говорит мне Марина, как будто я сама этого не вижу. — Здравствуй, Алиночка.
— Здравствуйте, — так же тихо отвечаю я.
Несмотря на то, что Марина мне с первого дня знакомства «тыкает», видимо, по причине того, что прилично меня старше, мне она нравится больше всех бабушкиных сиделок. Она румяная, бодрая, оптимистичная и всегда очень ласково общается с бабушкой, даже когда та совершенно не в себе.
— Как она?
— Давление вот подскочило, капельницу недавно только убрали.
— Да, про сегодня я знаю. А как она вообще в последнее время?
Пока Марина шепотом пересказывает мне хроники последней недели, я машинально подхожу к тумбочке у кровати и начинаю наводить там порядок. Выравниваю стопку книжек — бабушка раньше сама читала, теперь любит слушать, когда ей Марина читает. Даже если ничего не понимает, все равно слушает: наверное, просто сам ритм чтения и голос успокаивают.
