Особняк просто идеален для интимных встреч: ночь приходит раньше, утро наступает позже, вокруг умиротворяющая тишина, сотканная из отголосков природы. От хрустального воздуха кружится голова и томно бьётся сердце. Но в доме встречались отнюдь не влюблённые.
Адэр редко посещал заседания комиссии по установлению истины. Герцог Кангушар лично привозил отчёты в Мадраби, не доверяя телефону и посыльным. А три дня назад вдруг попросил Адэра приехать…
— Ваше величество! — проговорил Кангушар, возникнув в проходе между книжными шкафами. — Заседатели собрались. Нет только Крикса Силара.
Наблюдая за парящим в небе соколом, Адэр произнёс:
— Я освободил его от работы в комиссии. Он выполняет другое, не менее важное задание.
Командиру ветонских защитников незачем знать, что Крикс занимается поиском сына беглого преступника.
Покинув библиотеку, Адэр проследовал в комнату, отведённую для собраний. Под потолком ярко горела люстра. Окна зашторены тяжёлыми портьерами — излишняя мера предосторожности. Чтобы увидеть сидящих за столом людей, надо залезть на дерево. Вскарабкаться на дерево не дадут стражи. Проникнуть на территорию особняка не позволят ветонские защитники.
Адэр подошёл к креслу, стоящему во главе стола, и прежде чем сесть, окинул взглядом заседателей. Членами тайной комиссии по установлению истины они стали не случайно. Перед тем как Порубежье превратилось в колонию Тезара и официальным языком был признан слот — единый язык Краеугольных Земель, — государственная документация велась на языке правящей династии, в национальных общинах люди разговаривали на родном языке, а между собой все жители страны общались на идиоме. Его понимали практически все, поскольку идиом, он же суржик, включал в себя элементы разных языков. Это, по сути, тот же самый слот, только используемый в границах одного многонационального государства и созданный не высокопоставленными чиновниками, а самим народом. В течение двадцати с лишним лет колонизаторы упорно и жёстко выдавливали идиом из обихода. Народ стал забывать свой универсальный язык для общения, на котором и была написана исповедь слепого летописца, назвавшего себя первым святым свидетелем. Чтобы избежать ошибок и неточностей в расшифровке записей, чтобы перевести каждую фразу правильно и не исказить смысл, Адэр привлёк к работе в тайной комиссии представителей всех национальностей, проживающих в Грасс-Дэморе. Кроме морун, разумеется. Благо слова на их языке не употреблялись в идиоме.
Заседатели пользовались авторитетом в своих кругах: среди них были старосты городов, старейшины общин, владельцы предприятий, был даже преподаватель государственного университета. Лишь летописец Кебади не вписывался в эту компанию.
Адэр расположился в кресле и разрешил присутствующим сесть. Пока они скрипели сиденьями стульев, поправляли полы пиджаков и раскрывали блокноты, Адэр рассматривал потолок, украшенный старинной лепниной, и пытался избавиться от чувства, что он попал в шкатулку с плотно подогнанной крышкой. Ему катастрофически не хватало воздуха.
Появилось желание раздвинуть шторы и открыть окна. Адэр повернулся к Кангушару, намереваясь отдать приказ, однако остановила мысль: в «шкатулке» заседатели осознают в полной мере, что они заняты важным и крайне секретным делом.
— Разрешите начать, ваше величество? — спросил Кангушар и кивнул преподавателю государственного университета.
