В 1942 году, как только исполнилось 17 лет, меня сразу взяли в армию. В ту годину советские войска отступали, немцы шли по пятам.
Я неплохо стрелял, поэтому доверили снайперскую винтовку. В одном из боев уничтожил восемь фрицев. И был награжден медалью «За боевые заслуги».
Это, сынок, лирика, – продолжил отец, – страшное ждало впереди. Я был ранен, лежал в госпитале, видишь, и сейчас прихрамываю – в ноге осколки от снаряда остались. После выписки – снова фронт.
Под осень фашисты окружили полк. Отбивались до последнего патрона, командование пыталось вывести в тыл. Еда закончилась, полевые кухни побросали. Пить хотелось неимоверно. Часть бойцов падала, их пытались нести, но и носильщики, не выдержав, тоже падали и не могли подняться с земли. Степь стонала от ужаса. И тут поступил приказ:
– Всем съесть по куску селедки.
Жаждущие воды солдаты возмутились:
– Нас хотят до конца убить. Не будем жрать эту солонину.
Армия есть армия. Приказу подчинились. Съели дурно пахнущую соленую рыбу. И… вскоре чувство жажды прошло.
Беда не приходит одна. Полк окружили танки врага.
– Все, конец! – роптали люди.
Из громкоговорителей неслось:
– Солдаты! Сдавайтесь в плен. Вас будут хорошо кормить. В противном случае погибнете. Евреи, лейтенанты и капитаны должны построиться отдельно.
Командир полка провел короткое совещание. Он приказал офицерам переодеться в солдатскую форму и всем уйти к немцам. Так оставался маленький шанс на спасение.
Мучительно, со стонами и матами остатки полка пошли в сторону немцев.
Командир полка застрелился…
Накормили пленных похлебкой, заправленной брюквой и нечищеным картофелем.
Утром построили на краю деревни.
– Евреи и командиры, выходите из строя! – последовало.
Никто не шевельнулся.
– И здесь, сынок, случилось страшное – приказали выйти из строя каждого пятнадцатого.
Бедолаг отвели в сторону и расстреляли.
– Повторяю, – рявкнул переводчик, – командиры и евреи, ко мне!
Молодые пацаны, вчерашние школьники-лейтенанты, повиновались. Их, как и евреев, тоже расстреляли.
Остальных загнали в эшелоны и повезли на запад. По дороге нас начали продавать. Я не стану, сынок, называть название северной страны, но она, то есть ее люди, меня спасли. Да, я был рабом, но особым. Слушай, расскажу все по порядку. На какой-то станции меня за пять мешков хлеба и мешок сахара купил старик. Сухощавый, лет шестидесяти, он с трудом говорил по-русски:
– Не вздумай бежать. Поймают – повесят.
И повел меня на усадьбу. Дом у деда двухэтажный, крепкий, сарай вмещал почти три десятка коров, несметное число хрюшек голосили на всю округу. Вдобавок гектаров пятьдесят земли числилось за помещиком.
Нас трудилось семь или восемь человек. Русский был я один. Вне воли, к удивлению, кормили прилично.
Хозяин всегда повторял:
– Только не убегайте.
Один поляк ослушался. Через пару дней его поймали и повесили на городской площади.
Я втянулся в непривычную жизнь. Адский труд к вечеру выматывал до конца. Падал на подстилку и мгновенно засыпал.
Как-то я убирал навоз. Неожиданно раздался шорох, и из кустов вышел человек. Одет прилично, чисто выбрит. Обратился по-русски:
– Гриша!
Я от удивления открыл рот. Откуда он знал мое имя?
Незнакомец продолжал:
– На окраине городка расположен концлагерь. Есть там и русские. Ты должен помочь.
– Как?
– Припрячь немного еды, пойдешь на работу – оставь вон под той плитой у дерева.
– А если ты провокатор? – у меня сжалось сердце.
