– У нас почти нет пуль, но есть порох! – Данилович также стоял в одной белой рубахе, без шляпы, с растрепанными длинными волосами, с кровавым пятном на рубашке. Молодой человек не обращал внимания на простреленное плечо. Он сжимал шпагу именно раненой рукой.
– Я предлагаю… – он не договорил. Взрыв от очередного ядра заставил всех пригнуться.
– Они выбросили белый флаг! – радостно кричал Золотаренко, но штурмующие его даже не слушали.
Казаки уже налегли на двери главной залы, разнося их в щепки топорами и саблями. Двери трещали, гудели и содрогались от ударов, а снаружи другие казаки все продолжали обстрел стены.
– Поставьте тюфяк напротив двери! – приказал Жаромский мушкетерам. Те подтащили картечницу и установили напротив входа.
– Как только они ворвутся – стреляйте! – крикнул им Жаромский. Мушкетеры распалили фитиль и стали ждать. В это время за дверью ужасный шум неожиданно смолк. Смолкли все выстрелы и взрывы.
– Эй! Выходите, коли сдаетесь! – послышался крик снаружи.
– Прекратите сопротивление! Оно бессмысленно! Город уже сутки как наш! – кричали захватчики. Только что им пришел срочный приказ – прибыл сам Хитров – взять защитников замка живыми, чтобы доставить к царю командира литвинского гарнизона.
– Какого черта они хотят?! – резко повернулся к Жаромскому Данилович.
– Мы забыли снять белый флаг! – покачал головой виленский сотник, бросая на пол заряженный пистолет. – Они считают, что мы сдаемся! – К дьяволу! Взрывайте порох, когда они ворвутся! – крикнул Карачевич. – Погибнем, но заберем и этих мерзавцев ко Всевышнему! От них пощады я не жду!
– Згодны, пан! Взрывай! – крикнул один из мушкетеров.
Жаромский сорвал и бросил на пол белый флаг, кинулся к другому окну, где стоял штурмак, несколько бочонков с порохом и ящик с ядрами для этой легкой пушки. Командир защитников замка схватил горящую ярким пламенем штору, намотал на саблю, сделав импровизированный факел. – Ну, панове, – его глаза блеснули двумя синими молниями, – молитесь каждый по-своему! Некому сегодня исповедовать вас! Каждый сам себе раввин, имам, пастор и батюшка!
Пробитые, с дырами двери с грохотом распахнулись, и в зал влетела разгоряченная толпа казаков с оскаленными лицами, с саблями и мушкетами в руках. «Прости меня, Господи, грешного», – перекрестился окровавленной рукой по-православному Фурс-Белицкий, лежа на полу.
– In nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen (Во имя Отца и Сына, и Святага Духа. Аминь – лат.), – прочитал Данилович, стоя на коленях.
Жаромский также быстро перекрестился через левое плечо и сунул «факел» в порох. Еврейский торговец зажал уши. «Аллах, Акбар. Йа керим! Йа рахим! Йа феттах! (Аллах велик! О, щедрый! О, милостивый! О, победитель!)» – успел прошептать Карачевич…
Взрыва не последовало. Ничего… Жаромский пытался зажечь порох, не понимая в дыму и суете, что порох весь мокрый от льющейся тонкими струйками с потолка воды. Этажом выше опрокинулась бочка с водой, и вся жидкость просочилась через огромную трещину.
– Проклятье! – Жаромский швырнул в сторону бесполезный факел.
– Руки в гору! – защитников обступили казаки с мушкетами и саблями, выставленными вперед.
– Черт бы вас побрал, пан Жаромский! – Данилович в сердцах плюнул и с обнаженной саблей бросился на казаков. Два выстрела прозвучали почти одновременно, и молодой поэт рухнул на пол. Карачевич ловко и быстро рубанул палашом, и один казак с разрубленной головой упал как подкошенный. Выстрел. Упал и сраженный Карачевич. Жаромский схватил с пола брошенный им же самим заряженный пистолет, вытянул навстречу врагам.
