Трость - страница 10

– Точно, – приуныл Ханк, легко надув свои прямоугольные щёки, – совершенно помыслить забыл!

Йохан легонько засмеялся над несерьёзным проколом друга, но грубые взгляды Ханка и Ганса тут же угомонили его. Адалард продолжал разминаться. Под этим давлением благочестивые мысли Йохана внезапно изменились, и в какой-то ветреный момент он предложил решение этой возникшей проблемы:

– Ну, так-то можно сейчас, между нами, разделить, а если кто и вспомнит, и ему отсыпать…

– Ничего себе, ха, а ведь неплохо мелкий придумал! – пробубнил Адалард под свой крючковатый нос, с чем и согласились остальные.

– Тридцать пять пфеннигов на четыре – это восемь каждому… И ещё останется… целых три монеты! – без особого труда сосчитал Ганс и почесал свой неровно бритый затылок. – А куда же ещё три девать?

– Гроб. На гроб! Скажем, мол, от нас, да-да, так и скажем, и проблем не будет и уважение! – снова повысил свой тон Йохан, но в этот раз его никто не поправил.

Именно с таким решением они вошли в порушенные деревянные ворота Хехингена. Они, утавшие, озябшие от холодка, первым делом решили отметить свою получку, да так роскошно в своих задумках, что и гляди пропьют все деньги назначенные ими же на гроб…

Однако на этом их история притормаживается и наше внимание переносится на неоднозначную ситуацию в самом Гогенцоллерне, произошедшую сразу же после изгнания крестьян из стен замка.

После того как осквернённый матом хозяина старик выпроводил мужиков, он, словно подстреленный вепрь здешних мест, вновь прибежал в тёмную цитадель и начал незнамо кому кланяться – биться лбом об пол, хотя это было неприемлемым даже для слуг, приговаривая, что он вовсе не виноват в случившемся инциденте, а что-то извне обрушилось на того мальчишку.

На вершине цитадели возле бронзового метрового колокола на мало выпирающем балконе стоял понурый, но гордый Генрих в проблеске закатных лучей. Старик хотел было подняться к нему по спиральной лестнице, расцеловать ступни, приласкать, угодить, но граф одним движением руки ментально остановил слугу на половине пути и, тяжело выдохнув, нежно промолвил:

– Корбл, я кое-что осознал… мне нужна спутница жизни…

– Что, граф, как ещё спутница жизни? Вы о чём? Это снова ваши шуточки, или?.. А как же моя оплошность!? Может, повелите отхлестать меня? Повелите же, Генрих, ну же, пожалуйста!

– К глубочайшему сожалению, мой друг, мне всё равно на твой проступок, да и, к тому же, ты выполнил большую часть моего плана… кроме того, я так устал хлестать вас одним за другим, что тут хоть нанимать палача за ваши происки – вы ничему не учитесь, либо проблема в моих подходах к воспитанию… Но это сейчас не самое главное, ведь на счёт спутницы я совершенно серьёзен… Корбл, глядя на своих горожан сквозь оконные железные прутья, в столь тяжелые дни, я смотрю и восхищаюсь их спокойствию. Не знаю, что у них там на уме, но на их лицах улыбки. Многие ходят парами и смеются, шутят, искренне улыбаются своей любви… – граф проскрипел концом трости по ржавому следу на колоколе, издался резкий жужжащий звук, от которого на секунду повело старика, – А у меня никого нет, никого… Я всю жизнь окружён лишь слугами, бывает, гостями из соседних земель, но теперь-то… Ть, даже кажется, что обо мне все забыли. А я ведь не последний человек, хотя нынче графы не ценны, можно сказать, что обузы для своих герцогов и маркизов. Чувствую… что жизнь моя теряет смысл, если в ней, конечно, он был изначально. Но теперь его точно нет.