Бабушка мне говорит
– Ведь это что ж делают! Ведь так и убить могут! Я уж его туда увела!
А через месяц и Боря приехал. Загорелый, черный. Худой-худой, и как на десять лет постарел. С медалью «За боевые заслуги». В военном санатории лечился в Судаке, в Крыму. В левую ногу ранен, осколком! В ту ночь когда мама сон видела! Вот и не верь снам.
Рассказывает, что как его ранило, не заметил. Сидел в штабе полка. А на одной батарее ад кромешный стоит! Финны батарею артиллерией молотят. И так ему не хотелось на эту батарею идти! Но пошел. Пока шел там обстрел прекратился. Он помог остатки батареи отвести и перебазировать. К штабу возвращается, а штаба нет!
Пока он ходил, финны огонь перенесли и штаб всмятку и всех, кто там был! Если бы побоялся – не пошел на батарею – обязательно бы погиб. В ту ночь его и ранило.
– Всю ночь хожу – что-то у меня в сапоге хлюпает. Думаю, где же это я ноги промочить успел. Вроде нигде не проваливался в болото. Замерзло все ведь! Утром рассвело. Руку за голенище сунул – кровь. И вот тут заболело! Как зуб. Осколки попали. Три. Два вытащили, а один в кость – так там и остался. На рентгеновском снимке, как детский ноготок – полумесяцем…. Борю сразу – в госпиталь. В Мечниковку. Это когда у меня сутки увольнения были…
Год я еще в Мечниковской больнице работала. Нас казарменного положения перевели, но не демобилизовывали. Вообще, честно сказать, я так и не понимала какое у меня положение. Хожу в форме, а вроде как не военная. Никто военной подготовкой с нами не занимается. Половина врачей – в военной форме, другая – в гражданской. Вроде как служу, а на самом деле – работаю.
Сутки дежурю – двое свободна.
Боря во Псков уехал. Мы с мамой вдвоем. У меня даже свободное время появилось и жалование хорошее, я стала брать уроки пения, у одной бывшей певицы Мариинского театра. Она стала готовить меня в Консерваторию. Конечно, поздновато. Мне уже тридцать лет. Но она меня утешала, потому что у меня – меццо. А здесь не то, что у сопрано – возраст не помеха. И я так была рада, что учусь петь! За мной пытались ухаживать на службе молодые люди, теперь то не шарахались – потому что после Сталинской Конституции 1935 года, вроде все в правах одинаковые. Но мне было не до них! И работа , и пение… Два раза правда ходила в ресторан. В Кавказский – меня один грузин приглашал – замечательный парень. Водолаз. Потом после войны вроде бы адмиралом стал. Очень был в меня влюблен.
Но мама сказала:
– Он – грузин. Конечно, решай доченька сама, но мы- то – казаки… Не получится у тебя семьи не с кем, кроме казака. Вот такие мы – уроды. Она права. Мне этот парень был очень симпатичен, а все он как ребенок. Я себе рядом с ним старухой казалась. Он наивный такой. Как октябренок-пионер. Он просил, чтобы я на него замуж пошла, даже плакал. Но я никак себя его женой не представляла. Ну, никак!
А Боря сказал:
– Оно, конечно, замуж то тебе давно пора, но не время семьи заводить. Тут уж если такая любовь, что деваться некуда, а так то, что и себе и другим жизнь ломать.
Я хотела ему сказать: – что ж мне вековухой всю жизнь кулюкать, монастырей то теперь – нет. А потом думаю – вот он же один. И ничего.
А он, словно мысли мои прочитал:
– Не роняй, говорит, себя. Помни, какого ты рода. Про наших предков песни слагались. « Лопухин служил в полку! Курил трубку на боку! Куда трубочка потянет – туда армия пойдет!» – это ведь кто – то из наших с тобой прадедов. Это не про бояр. Это про казаков песня. Вот я тоже Лопухин, и в полку, только что трубку не курю… А ведь уж меньше всего собирался быть военным! Так что, Женечка, как у отца на аналое было написано «Никто как Бог. На Тя же уповахом». Господь управит, как ему нужно.
