Но всё-таки дух железных дорог и поезда, который катил на север, остался прежним. Ибо не так легко изжить великие времена переселений, времена Гражданской, времена Второй мировой, времена «пятьсот весёлых», «пятьсот голодных», «шестьсот шебутных», которые пересекали страну от пустынь Средней Азии до Игарки, от бывшего Кёнигсберга до порта с интересным названием Находка. Ибо эра поездов ещё не ушла.
И как десятки, может быть, сотни лет назад, поезда всё ещё сопровождает печальный звук трубы дальних странствий. Та труба пела замотанным в плащи всадникам, почтовым дилижансам, каретам и первым рельсам, проломившимся сквозь материки.
Эра поездов ещё не ушла.
В тряском вагоне на верхней полке лежал Сашка Ивакин, «стеклянил» глаза в потолок.
Внизу два щетинистых мужика в ковбойках, расстёгнутых на жилистых шеях, неторопливо копались в дорожном хозяйстве. Один, весь в мускулах, как водолаз в глубоководном скафандре, поставил на стол водку, две зелёные эмалированные кружки. Сказал, задрав поросшее рыжей щетиной лицо:
– Попутчик! Ставь третью кружку. Кружка-то есть?
– Нет! – сказал Сашка.
– Всё равно слазь. Будешь пить из моей, – просипел крепкий мужик.
– Не надо, – сказал Сашка.
– Не ломай компанию. Слезь из уважения.
Сашка спрыгнул с полки.
– До конечной путь держишь? До моря? – спросил рыжебородый, зажав в ладони кружку.
Сашка кивнул. Рыжебородый неторопливо высосал водку.
– Есть сельдяной флот. Зарабатывают. – Он вздохнул. – Можно грузчиком в порт. Терпимо. Налить?
– А если просто на море? Матросом?
– Пустое перемещение по воде. – Рыжебородый перевернул бутылку вверх донышком, пощёлкал ногтем по стеклянному боку.
– Почему пьём? – сказал второй, вёрткий мужик, который маялся с кружкой в одной руке, хлебной корочкой в другой. – Договор подписал – аванс получил. А аванс зачем? Маленько бабе оставить, билет до места купить и получить отвращение к водке. Ты по договору?
– Нет, – сказал Сашка. – По несчастному случаю.
– Тем более выпей. Выпей! – утвердил рыжебородый.
Сашка подумал и выпил. Рыжебородый подвинул ему сало, хлеб и ножик.
– Если в вагоне выпил, теперь всю жизнь будешь ездить, – сказал второй мужик и выцедил свою долю.
– Неплохой вариант.
– Будешь ездить и неизвестно чего искать. А земля, между прочим, везде одинаковая. Везде у людей две ноги, везде лес кверху растёт…
– А помрёшь, то везде вниз похоронят, – засмеялся рыжебородый.
– Вознесения не будет, – хмуро усмехнулся Сашка.
– Нет, не будет нам вознесения! Это ты верно, попутчик. Хо-хо! За что возносить-то? За лес, который валил? Или за деньги, которые пропил? Нету причины, чтоб вознестись!
Дарья Никифоровна
– Так как, не решился? – спросил рыжебородый.
– Не могу, – сказал Сашка. – Не могу.
– Жалко! – вздохнул рыжебородый. – Я к тебе пригляделся. Ты бы нам подошёл. Втроём-то, а? Две сотни в месяц. Одну на еду, другую на книжку.
– Не могу. Спешить надо.
– Дурик! – гнул свою линию рыжебородый. – За четыре месяца как раз на билет скопишь. И лети на свою Колыму, как крупный начальник.
– Попробую морем. На судне северной трассой.
– Тогда будь здоров. К старушке зайди. Она всё понимает. А врачам не верь. Они ничего не знают. Может, решишься?
– Не могу, Фёдор. Не уговаривай.
– Ещё встретимся. – Рыжебородый пожал Сашкину руку.
– Рельсы – вещь узкая, – сказал вёрткий.
Сашка постоял, посмотрел, как уходят мужики-добытчики. Телогрейки их затерялись в толпе.
