На одном берегу реки – исторический центр, городские власти, два института, чуть дальше – фабрики, заводы. На другом – новостройки жилых кварталов, общежития, конторы всяческие, разнокалиберные учреждения, не претендующие, по собственной незначительности, ни на бывшую дворянскую, ни даже на мещанскую малоэтажность. Несмотря на это, жилье конторским всегда выделяли «через речку», то есть рядом с высоким начальством. Вряд ли во всем этом таился глубокий смысл или стратегический замысел. С другой стороны, кто знает, какой только дичью не занимались в те стародавние времена бесчисленные НИИ. Может, и защитил какой достойный муж диссертацию по теме «Дополнительная мотивация административной активности путем приближения к ж… руководителей». Имея ввиду жилищные условия, разумеется. Было такое, не было, только сложилось, можно сказать, исторически, что на одну сторону реки перебирались в конце дня фабрично-заводские рабочие и студенты, а на другую – мелкой и средней руки служащие. Именно они, задержавшиеся на службе, и стали в тот день теми самыми – редкими «неправильными».
– Видишь, что получается. – Трубадур заострил мое внимание постукиванием костяшками пальцев по опустевшему бокалу. – Выходило, что большинству работяг, о студентках не говорю, я был худо-бедно интересен. Любопытен, по меньшей мере. А вот представители чиновного сословия нарочито демонстрировали мне неодобрительное безразличие, граничащее с отвращением. Твари.
Не самое большое открытие. Все мы с раннего детства догадываемся, нет – чувствуем, интуитивно ощущаем, что безразличны мы этим людям с самого своего рождения. Позже, когда взрослеем, обязательно подворачивается оказия убедиться, что не только безразличны, а еще и мешаем. Однако факт остается фактом: из всех моих знакомых только Трубадур проверил на себе эту неутешительную закономерность столь экзотическим образом.
Спорные мысли и ясные умозаключения посетили Трубадура, само собой, значительно позже. Там, на мосту, несмотря на все шутовские выходки, ему стало нервно и холодно. Он держался из последних сил, чтобы достоять положенные спором тридцать минут. Трубадур не мог позволить себе проигрыш – это означало двадцатипятирублевый штраф, и он точно знал, на что потратит выигрыш.
К слову сказать, эксгибиционистам не может быть свойственна алчность, поскольку сам акт обнажения по-своему олицетворяет щедрость. Трубадур с удовольствием думал об этом. Ему, как и всем нам, не жадным, просто нужны были деньги. Еще он переживал, что в милиции наверняка не слышали слова «эксгибиционист», а перспектива прослыть «пидором», как метили все непонятное, замещая большое количество разных слов, – его вовсе не привлекала. Если честно, то милиции он боялся.
Несколько лет спустя Трубадур будет сидеть напротив крупной женщины с тяжелым, хотя и не лишенным приятности лицом. Ее густые, с легкой проседью волосы подчеркнуто опрятно окажутся собраны в тугую косу и скручены на затылке канатной бухтой. Небольшой такой бухточкой. На темной ткани платья, в просветах белоснежного кружевного воротника, размерам которого позавидовали бы королевские мушкетеры, а тонкости кружева – сам король, будут угадываться едва различимые следы перхоти. Проситель попытается их сосчитать, гадая: четное – повезет, нечетное – нет. Впрочем, без счета он уже знал, что их четыре, тем не менее будет готов к тому, что вот-вот женщина поднимет на него ясный пронзительный взгляд и, экономя слова, молча укажет рукой на дверь: «Вам туда, на выход». И потопает покорный судьбе Трубадур восвояси без всякого загранпаспорта.
