Женщина будет внимательно изучать какие-то бумаги, наверное, его, Трубадура, поскольку уголки ее губ будут то резко опускаться, то медленно подниматься. Зато брови замрут в верхнем положении, выдавая живой, почти что человеческий интерес, абсолютно не свойственный сотрудникам ОВИРов, отделов кадров и ЖЭКов. Потому что он, этот интерес, искореняется в них по специальным методикам, наверняка совершенно секретным. Однажды Трубадур придумает для этих людей особый термин: «Человек безучастный».
«Интересно, а как у них с вкусовыми ощущениями? – придет ему в голову мысль. – Ведь для них всё, по идее, должно отдавать бумагой и фиолетовым чернильным карандашом!»
Тем не менее, наблюдая за хозяйкой кабинета, Трубадур не покривит душой и признает, что какие-то шансы, по крайней мере, надежда у него все-таки есть.
Он будет сидеть на жестком стуле, плотно сжав колени и придавив их сверху ладонями, чтобы не разъезжались. Шевелиться на стуле покажется ему опасным. «Наверное, там же, где из человеков вытравливают человечность, специально обученные люди раскачивают новые стулья так, чтобы скрипели при малейшем движении. Вот бы на такую работенку устроиться», – будет лезть в голову всякая чушь.
От нечего делать, Трубадур станет внимательно рассматривать аккуратно разложенные по плечам своей визави белоснежные узоры, поражаясь невероятным хитросплетениям нитей и отсутствию острых углов.
«Если не сами кружева, то уж точно – кружевные воротники в особо крупных размерах наверняка специально изобрели для кадровиков, директоров школ и других ответственных работников женского пола, – посетит его еще одна дурацкая мысль. – Чтобы притуплять бдительность несознательного элемента, такого, как я».
(Смешно сказать, но через несколько лет жизнь подтвердит его догадку самым неожиданным образом: чем самозабвеннее властные женщины новой России станут клясться в верности идеалам демократии, тем больше будут надевать на себя кружев и прочего гипюра. И это им сильно поможет. Школа…)
– Приводы в милицию были? – спросит женщина, как и полагается, застав Трубадура врасплох.
– Наоборот, – ответит тот машинально и, по странному стечению обстоятельств, честно. Относительно честно.
Трубадура и впрямь не приводили в милицию в физическом смысле этого слова. Если излагать события формально и педантично, то это ее – милицию – привели к нему буквально секунда в секунду к окончанию получаса, отведенного участниками пари для «шоу на мосту».
Сначала рядом с женщиной-активисткой замаячил один милиционер. Он что-то коротко с ней обсудил и привычно громко, командным голосом призвал:
– Граждане, не толпитесь! Разойдитесь уже по домам!
На самом деле никто не проявлял склонности «толпиться», если вообще уместно так говорить в отношении нецелого десятка прохожих.
Время пари уже истекло, только вот деваться Трубадуру было некуда. Друзья, одежда – все осталось на том берегу, где уже вовсю распоряжался человек в форме. Бежать на другую сторону реки, в распростертые несимметричные объятия дедушки Ленина не было смысла и вообще попахивало политикой.
Минутой позже вдалеке заистерила милицейская сирена.
Когда темно-синий УАЗ влетел на мост, громыхая подвеской и разбрызгивая тревожные красно-синие сполохи, Трубадур – не спрашивайте, почему, он и сегодня не объяснит – мельком глянул вниз и, не дожидаясь, пока увиденное отзовется в мозгу недвусмысленным предостережением, перемахнул через перила. С воплем «Идио-о-о-о-т!» он довольно быстро долетел до глубокой и черной воды.
