Труд и досуг - страница 6

Что следует из данного определения? То, что под «оставшимся временем» понимается не простой хронологический остаток, а время-событие завершения самого остатка. Такое время отличается особой интенсивностью и выделенностью, что обусловлено опытом предела. Этот опыт имеет особую темпоральную размерность, свое пространство «между», которое мы имеем в виду, когда, к примеру, говорим о предсмертии, или бытии-при-смерти (Разинов, 2018). Речь идет о времени самой кончины, которое представляется как промежуток между двумя событиями – приближения смерти и ее наступления. Такой промежуток мы стихийно схватываем в терминах «смертного часа». Маргинальность этого времени задана границей и ее близостью – самой ситуацией «заступания в смерть» (М. Хайдеггер), то есть трансценденцией (перешагиванием-за), когда «я уже там, но еще здесь».

Но если отбросить столь «возвышенный» религиозно-метафизический смысл, то такой способ временения, как бытие-к-концу, можно обнаружить и на уровне повседневности, причем в обоих модусах – остаточности и оставленности. Например, когда работник переживает окончание отпуска, он, как правило, стремится наполнить оставшиеся дни яркими событиями и впечатлениями. Он стремится «достойно» завершить свой отпуск. Но столь же симметричным образом может быть испытано обратное – окончание трудового дня или недели, когда работник завершает свой труд «ударной концовкой».

Оконечность – это важнейшая характеристика маргинального времени, обусловленная интенсивностью его переживания. Нарастание интенсивности характеризует время как оставшееся, а ослабление интенсивности – как остаточное. Последнее феноменально являет себя в форме паузы по отношению к текущей деятельности – как незанятое, «пустое» время. Возникнув в окончании деятельности, например, трудового дня, такая пауза обозначает лишь формальный конец, не будучи завершением в обозначенном смысле «ударной концовки». Такое время является остатком, отличающимся от отсрочки. Хотя этот остаток и имеет свое собственное качество и характеризуется в онтологическом смысле как «пустое» время, в онтическом плане остаток выступает как количественное время. Остаточное время исчисляется и существует ровно в том смысле, в каком работник отсчитывает его до окончания рабочей смены, думая: «Поскорее бы рабочий день кончился!» Но так же и наоборот: переживая внутреннюю пустоту досуга, работник мечтает о том, чтобы поскорее выйти на работу. К примеру, так думает герой комедии «Старый Новый год», говоря: «Эх, скорее бы ночь прошла, да снова на работу!»

Итак, мы пришли к различению двух форм маргинального времени – оставшегося и остаточного, которое мы, не погружаясь в детальный анализ, определили как различие «насыщенного» и «пустого» времени. Такое различие, мы надеемся, позволит нам лучше понять тему темпоральной диффузии.

Проблема пустого – и в этом качестве маргинального – времени, очевидно, заключается в том, что не все содержание рабочего времени является трудом, так же как и не все содержание досуга является праздностью. Внутри обоих модусов времени возникают случайные и необходимые разрядки, дыры, лакуны. Эти разрядки, разумеется, представляются пустыми лишь в относительном смысле, то есть по отношению к некой выделенной и привилегированной деятельности, как у Чацкого. Иными словами, временная́ лакуна становится маргинальной лишь по отношению к нормативному содержанию деятельности и, таким образом, является эпифеноменом режима и распорядка. Это относится как к труду, так и к досугу, если последний понимать как смену деятельности. В этом отношении трудоголизм – такое же нарушение режима смены труда и отдыха, как и лень. При этом лень является оппозицией не только к труду, но и к досугу, поскольку досуг не есть чистая бездеятельность. Если сравнивать лень и праздность, то лень – это феномен пустого времени, в то время как праздность – это эпифеномен праздника как полноты бытия/времени, его преисполненности. По этой причине активная праздность должна быть противопоставлена ленивой, равной, пустой праздности. Лентяй во все времена был и будет маргинальной фигурой, поскольку лень – это наиболее радикальная форма забвения времени (за/бытия).