Ага! Даст сейчас кто-то и гусиного жира, и полотенце махровое! А снаружи уже торопят: быстрей, быстрей, многим ещё надо помыться!
В предбаннике, кажется, холоднее, чем, когда заходили. Пар от мокрых тел поднимается. Зуб на зуб не попадает. Челюсти от дрожи сводит. Господи, и обсушиться нечем. Одежду – прямо на мокрое тело. И опять торопят. Не куда-нибудь – на улицу, на мороз и жгучий ветер.
– Стройся!
А как строиться? Никогда не строились. Большинство – колхозницы. Из Энгельса и Марксштадта>9, конечно, немало, но и они на заводах, да в учреждения никогда не строились, а в Сибири тем более – всех тянет в кучу, а не в ряд.
– Не толпись, не толпись! В ряд становись! Эх, бестолковые бабы!
Двое военных кое-как построили женщин.
– Налево!
Налево – это куда? Одни в одну сторону повернулись, другие в другую…
– Линкс, Эмма-танте>10.
– Вот именно! Линкс! Шагом марш!
Пошли. Хоть трудовая, но всё же армия. Только жалкая армия: солдаты её в пимах, платками повязаны по самые брови, да ещё и носы норовят спрятать; кто в чём: в старых и не очень старых пальто, в ватниках, а кто и в тулупе, правда одна в щегольском пальто. Красивая, стройная, голову высоко держит – та, что про Москву спрашивала…
Мешочки за плечами: а что там – много ведь не утащишь! Как там в приказе о мобилизации было сказано: явиться в исправной зимней одежде с запасом белья, постельными принадлежностями, кружкой, ложкой и 10-дневным запасом продовольствия.
Ведут в город. А может и не город вовсе, а большое село. Барак рубленный. Над входом: «Столовая». Один военный встаёт в строй посередине растопыривает руки, другой командует: «Передние, заходи!».
Остальные остаются, топчутся на морозе.
Народу много. Вдоль окон в два ряда столы, столы, столы. В углу слева три раздаточных стола. На среднем алюминиевый бак. Над ним пар. Три женщины разливают в алюминиевые миски. Трудармейки подходят, не раздеваясь, затылок в затылок. Раздатчицы наливают почти полную миску. Дальше отдельный стол. С него дают кусочек хлеба – чёрного, как смоль. Суп горячий – радость для намёрзшегося организма, но почти пустой: несколько картошинок на дне, да немногочисленные листочки капусты гоняются друг за другом.
– Lauder Wasser, lauder Wasser!>11 – говорит высокая пожилая женщина.
Едят долго, приятное тепло растекается по телу, добирается до самых ступней. У кого-то даже испарина на лбу. Хлеб, такой чёрный, но вкусный: сладкий, сладкий. Мало только. Не удержались – достают из мешков сухари от десятидневного-то запаса – что в поезде не съели. Но пора и честь знать – снаружи подруги по несчастью мёрзнут.
Сдают миски на крайний стол. Тянутся к выходу, навстречу свои – замёрзшие – уже идут вдоль раздаточных столов:
– Лаудер вассер! Лаудер вассер! – встречает их одна их раздатчиц – она уже выучила новое выражение и ей весело повторять необычные слова.
Согрелись, но голод остался – только слегка утишили его.
Тучи между тем разошлись, выглянуло низкое зимнее солнце.
Дождались своих. Опять команда строиться – в две шеренги.
– Направо!
Повернули направо.
– Шагом марш!
Пошли – уже из города… Или из села – кто знает!
– А куда идем?
– Куда надо, туда и идём!
– Далеко хоть идти?
– Недалече, девяносто километров. Дня за три – четыре дойдем.
– А вы с нами?
– Так точно! Доведём и сдадим, как положено – в полном составе.
– Да ладно, старшина, тайны-то нету. В село Отважное идем. Нефтепровод будете строить.
