– Что-то сердце тихо бьётся.
Мэри тут же забеспокоилась:
– Давление упало? Эй-эй-эй! Пожалуйста, быстрее сварите кофе Поэту! Кофе! Ему срочно нужен кофе, и обязательно с солью и с перцем! Чёрный, горячий!
– Может, валидол?
– Нет-нет, кофе подайте!
Сварили кофе и осторожно, стараясь не расплескать, поднесли драгоценную чашку. Поэт посмотрел на Мэри, и она его поцеловала, а он сказал:
– Радость моя… Обнимают, а я там и словно над обрывом стоял, и на реку смотрел, а меня Ангелы за руки сзади держали, упасть не давали, а Господь Бог будто перед глазами стоит, и я на коленях Его умоляю, в голос прошу. Наверное, ради этих дней и живу. А?
– Ты просто устал, милый… Устал.
– Смертельно устал. А ведь я, как последний трус, всю дорогу переживал, мучился, думал, что не смогу, не получится, и зачем всё это мне. Пробитое колесо и мусор строительный, краски – всё мне мешало… Я иногда думаю – больше не смогу, не выдержу, упаду, разобьюсь! Ан-нет, Бог по молитвам моим даёт силы ещё и Благодать. А теперь хорошо?
– Чего ты боишься? Я же с тобою.
– Ты всегда со мной, – с улыбкой сказал Поэт. – Отними у меня сны о тебе – я умру.
Мэри снова и снова целовала Поэта. Она очень гордилась Поэтом и так любила его, что ей хотелось прямо здесь отдаться ему. Поэт мелкими глотками пил горячий кофе и улыбался, усталый, счастливый. А на столе стоял огромный самовар, и за столом царила всеобщая радость, все одновременно говорили, улыбались, смеялись, обнимались… Среди общего восторга и веселья выдохшийся Поэт тихо произнёс: «Чуток отдохну» и прилёг на колени к Мэри. Она гладила его волосы, а он сразу заснул.
…Постник был ещё совсем молодой парень, и, когда его сменил в молитве Молодой Художник, он, счастливый, вышел из храма, со Сторожем на паперти вздохнул и сказал:
– Потрясающе! Чудо! Свершилось, Благодать разлилась. (Перекрестился несколько раз.) Ох! Я не знаю… Как? Я не знаю, какую дверь Поэт открывает. Но я всей душой почувствовал, дар речи потерял, мог только молиться, упал на колени и только молитву твердил.
– Ох, да-а-а уж! – подтвердил старый Сторож.
– А Поэт ещё жив?
– Я видел – живой, живой он. Художники в трапезную его понесли.
– Я боялся – помрёт. А я говорил ему всю дорогу, что трудно, но надо, а он усталый был и недовольный, невыспавшийся. А когда вошёл в храм, то это был уже не Поэт, а кремень. О-о-о, и он, Блаженный, как упал на колени и в голос звал, просил, умолял. А когда и вовсе на пол упал, я подумал – умер же он! Умер! На небо ушёл… Эх, а теперь радость, счастье, друзья! О Боже, божественное счастье во мне. Господи, я же ради этого жил целый год! С самого входа в монастырь. И дождался! Ах, нереально! Меня трясёт до сих пор. Гляди, Сторож, смотри – руки трясутся от радости! О-о, я это запомню на всю жизнь! Ох, теперь, Сторож, будут красивые фрески на куполе! Будут!
– Пойдуть фрески, пойдуть красивые. Истинный крест!
– С Божией помощью дело пойдёт! Благодать.
– Да-а-а, божественно, Благода-а-а-ть, Благодать. Пойдуть фрески, пойдуть.
Постник в рясе шёл в сопровождении Сторожа, и много, восторженно рассказывал и пересказывал, и не мог остановиться, а Сторож кивал. От храма они пришли к народу, к столу, и тут Постник с удивлением увидел – Поэт спал за столом на коленях у Мэри. И тогда он захлопотал, запричитал и скомандовал всем:
– Осторожно вы! Ради Бога! Несите в машину, он же дитя Бога. Осторожно же!
