– Конечно, я смеюсь, – сказала обезьяна. – Мои алтари немногочисленны в сравнении с алтарями Ганесы или Бхайрона, но огненные колесницы привозят и мне новых поклонников из-за Черной Воды – людей, которые верят, что их бог – труд. Я бегу перед ними, призывая их, а они следуют за мной.
– Так дай им труд, которого они так желают. Устрой плотину поперек моего течения и отбрось воду назад на мост. Некогда ты был искусен в этом, Гануман. Спустись и подними мое русло.
– Кто дает жизнь, может и взять жизнь, – обезьяна поцарапала длинным указательным пальцем грязь. – Но кому будет польза от убийств? Очень многие хотели бы умереть.
С воды донесся отрывок любовной песни, какую поют юноши, пасущие скот в жаркие полуденные часы поздней весны. Попугай радостно закричал и стал спускаться вниз головой по ветке все ниже и ниже, по мере того как песня становилась громче, и вдруг, освещенный лунным светом, предстал молодой пастух, любимец гопи, [2] идол мечтательных девушек и матерей, еще не родивших ребенка, – Кришна, возлюбленный. Он остановился, чтобы подобрать свои длинные мокрые волосы, и попугай вспорхнул ему на плечо.
– Летаешь и поешь, поешь и летаешь, – икая, проговорил Бхайрон. – Оттого ты и опаздываешь на совет, брат.
– Ну так что же? – со смехом сказал Кришна, откидывая голову. – Вы мало что можете сделать без меня или Кармы. – Он погладил попугая и снова засмеялся. – Что означает это собрание, эта беседа? Я услышал рев матушки-Гунги во тьме и быстро вышел из хижины, где лежал в тепле. А что вы сделали Карме, что он так мокр и молчалив? А что делает здесь матушка-Гунга? Разве небеса так переполнены, что вы приходите сюда расхаживать по грязи, как звери? Карма, что они делают?
– Гунга просила отомстить строителям моста, и Кали за нее. Теперь она просит Ганумана утопить мост, чтобы спасти ее честь! – крикнул попугай. – Я ждал здесь, зная, что ты придешь, о мой господин.
– А небожители ничего не сказали? Разве Гунга и Мать Печалей переговорили их? Разве никто не замолвил слово за мой народ?
– Ну, – сказал Ганеса, беспокойно переступая с ноги на ногу, – я говорил, что это забавляет прах и нам незачем губить его.
– Я был доволен, что дал им возможность трудиться, – очень доволен, – сказал Гануман.
– Что мне за дело до гнева Гунги? – сказал бык.
– Я Бхайрон простого народа и этот мой посох – котваль Каши. И я защищал простой народ.
– Ты?
Глаза молодого бога засверкали.
– Разве теперь я не первый из богов на их устах? – возразил, не смутившись, Бхайрон. – В защиту простого народа говорил я; много мудрых вещей сказал я, которые уже позабыл теперь. Но этот мой посох…
Кришна нетерпеливо обернулся, увидел крокодила у своих ног и, встав на колени, обвил руками холодную шею.
– Мать, – нежно сказал он, – иди опять в свою воду. Это дело не для тебя. Как может этот живой прах повредить твоей чести? Ты давала их полям урожай год за годом, и они стали сильны благодаря твоему разливу. В конце концов, они все приходят к тебе. Зачем убивать их теперь? Сжалься, мать, ненадолго – ведь это ненадолго.
– Если это ненадолго… – начало медлительное животное.
– А разве они боги? – возразил со смехом Кришна; его глаза глядели в тусклые глаза реки. – Будь уверена, что это ненадолго. Небожители слышали тебя, и правосудие свершится. Иди, мать, снова в воду. Много людей и зверей теперь в водах – берега рушатся, – села исчезают из-за тебя.
