Нам встречались бесконечные толпы, шедшие с запада страны. Измученные долгой дорогой, но окрыленные надеждой. Тяжело было осознавать, что мы ничем не можем помочь этим людям, которым досталось гораздо больше потерь и испытаний, чем нам.
На этот раз отличился Толька. Начальник поезда, как и повелось после небольшой стоянки, когда мы справили свои нужды – туалета в поезде, естественно, не было – крикнул подниматься. Мальчишка был еще тот шалун, он все время крутился под ногами, но сейчас его вдруг не оказалось. Не было его ни в вагоне, ни на полустанке, ни на территории поблизости. Мы ходили и всех встревожено расспрашивали: «Мальчика не видели? Мальчика не видели?». Никто не видел, но соседи повылезали из вагонов, и весь эшелон, как один, несмотря на риск, что состав вот-вот тронется, бросился его искать.
А Толик, оказывается, просто решил подшутить. Забрался за пригорок, сидел там тихонечко и посмеивался. Ох, и влетело ему от матери, когда его, наконец-то, нашли. После этого я все вспоминала «паралитика» и размышляла: намучается Бэлка с этим парнем, потому как шутки у него для шестилетнего, были злые. Понятное дело, что он еще ребенок, ему хочется играть, баловаться, озорничать, перетягивать на себя внимание, но что-то неотвратимое, что ученые прозвали генами, сидит в нем и тянет в сторону тьмы…
Папа так переживал, что Бэле придется рожать в поезде, что обошел все вагоны, чтобы найти какого-нибудь врача или медсестру, но никого, кроме меня с одним курсом медфакультета, не нашлось. Однако Бог услышал его молитвы, и роды начались ровно в тот день, когда мы прибыли в Казань.
Казань
Мы стояли на перроне и не могли сдержать слезы: брошенный дом с налаженным бытом, сорок дней утомительного пути, – неужели все для того, чтобы приехать в этот мрачный неуютный город, с пронзительным ветром, грозными тучами и серым удручающим пейзажем. Конечно, город был не виноват: стояли последние дни ноября, и возможно тот же Воронеж в глазах приезжего выглядел бы ни более приветливым.
Все дело было в нашем настрое. И в контрасте действительностей. Отец метнул на семью строгий взгляд: «Не гневите Бога!» – и первым зашагал в сторону грузовика, куда нас «упаковали» вместе с вещами. Через полтора часа нас уже разгружали перед бараками, где нам предстояло жить.
Это была улица Сталинградская, впоследствии Ленинградская. Развернувшаяся картина настолько повергла нас в шок, что даже на слезы уже не хватило сил. Друг за дружкой были воткнуты безобразные строения, называемые бараками. Сначала мы немного обрадовались, когда узнали, что нас вселят в трехкомнатную квартиру, но наша радость уменьшилась, когда туда было втиснуто еще шесть семей, помимо нас. И пообещали, что если потребуется, то нас уплотнят опять.
Ни туалета, ни горячей воды там не было. Единственный на несколько бараков туалет – на улице, с характерным запахом и обледеневшим наростом кала. Холодная вода – из колонки, в десяти минутах ходьбы. Рукомойник – в коридоре, один на все комнаты, представлял собою раковину с резервуаром над ней, куда надо было воду влить, а из ведра под ней – вылить. В комнате – кровати в два яруса, на десять взрослых. Дети должны спать вместе с родителями. Старый трухлявый шкаф, один на всех, и разваливающиеся стулья. Кухни не было вообще, поэтому мама Лиза приноровилась готовить на керосинке, прямо на письменном столе, который мы обнаружили на помойке и принесли в дом.
