Грязные пальцы в шрамах и мелких впадинах от укусов глубоководных рыб и попавших в сети воинственных сирен
Потянулись к куполу.
Руки, на которых раскаленные печати для клеймления выжгли черные метки и Веселого Роджера,
Дотронулись до купола и приподняли его,
Разливая перламутровое мерцание по пьедесталу и саду.
В тот же миг зловещий ветер вихрем закружил и взвыл над головой похитителя,
Срывать и ломать стал розовые кусты, шипы и иглы вонзать в жадные лапы пирата.
Вихрь поднял с травы и камней потерянные перья ворона, блестевшие черным звездным авантюрином,
Заставил их заплясать над землей в безудержном ритуальном танце,
Слиться в одну исполинскую массу.
Из облака черных вороньих перьев, трепетавших и источавших густой дым, пахнувший жаром и углями,
Тянувшийся к небу и заволакивавший его еще более темными грозовыми тучами,
Вышел к пирату, обращая к себе бордовые главы и иглистые персты цветов,
Хозяин сада.
Темный Милорд мрачно смотрел на пирата, робевшего пред подчинившейся великому магу непогодой,
Пред написанным колдовством грозовым небом,
Пред неподвластной простому человеку природой,
Переменчивость и вспыльчивость которой сулили мореплавателям беды.
Густой кровью лились ткани одеяния колдуна,
В ней на плечах его увяз возникший из перьев ворон,
Державший в кривом клюве кость для помешивания зелий,
На одном конце которой серебрилось неоконченное колдовское пойло.
Оглядел чародей похитителя, подошел к нему ближе, посохом колдовским сотрясая землю.
Милорд: Что же ты смел был, кровью дорогу выстилая в сад мой,
А теперь робеешь?
Где же, морской волк, храбрость твои и задор,
Полнящие сердце с каждым приемом хмеля?
Испугался ли ты могучего чародея, стоящего перед тобой,
Или отражения в стекле зверя, которого ты взрастил в себе самом?
Незримые и неощутимые узы сковали пирата.
Он не мог вымолвить ни единого слова,
Сделать ни единого шага,
И подошедший к нему колдун крепко ухватил его за просаленный ворот рубахи.
Милорд: Вор и убийца, разбойник и обманщик.
Мало тебе было крови невинных на своих ладонях,
Потому ты пришел украсть то,
Что хранит кровь святейшей из живых созданий этой земли?
То, что не дает увядать воспоминаниям о ней,
Под светом Солнца, усиленным куполом,
В тепле благоухания и огня, данных напившимися ее кровью розами,
Сохраняя ее черты и силуэт?
То, что и само сердце мое, окостеневшее и израненное, держит живым?
Разом осмелился ты троих убить:
Ее, чей внутренний свет сохраняет купол,
Покой которого ты решился нарушить,
Меня, преклоняющегося перед духом ушедшего времени,
И себя самого,
Ведь можно ли совершить что-то более низменное,
Чем отнять у живого создания жизнь из-за денег,
Чем золотой диск Солнца, величественный и греющий, променять на позолоченные круглые гроши, холодные и мелкие?
Строят астрономы и астрологи высокие башни, чтобы ближе быть к светилам,
Чтобы, устремив зоркий глаз подзорной трубы к небосводу,
Искры и точки на нем считать,
Образующие фигуры, линии и туманности.
Для простого человека звезды немы, но жестом указать могут путь,
А предсказатель не столько видит кометы и созвездия,
Сколько слышит их.
Падают звезды к ногам астролога,
И кристальный звон тысяч осколков льется по облачным желобам,
Рисуя на синем куполе за ними хвосты и перетекающие, тающие линии,
Множится и эхом разносится по башне,
Полной пыльных томов, карт созвездий и магических свитков.
Дрожат звездные осколки в небе, звенят, поют, нашептывают.
