Отлучился хозяин-бестия,
Задремал ученик его у входа в шатер, тканью со звездами завешанного,
И никто остановить тебя не смог.
Кабы не рождение у кочевых собратьев хозяина мальчишки,
То горел бы ты, пойманный, в раскаленной добела лаве.
Когда в очередной раз ты притворялся больным у разбитой дороги и просил милостыню,
Что же ты не кланялся кибиткам бродячего цирка?
Цветные флажки, игральные карты и колокольчики на атласных лентах уберегли тебя.
Доктор в расшитом звездами синем плаще
На рождении сына предсказательницы присутствовал,
Пока ты хозяйничал в его палатке.
На руках держал он друга твоему сыну,
Неприятеля твоему сыну,
Врага твоему сыну.
Золотом и серебром щедро одаренный,
Отпаивал лекарь новорожденного травами целебными,
Чтобы одарить его выносливостью и физической силой,
Пока ты для своего сына искал яд.
Не радуют тебя ни звон ребячьего хохота, ни блеск любящих преданных глаз.
Только дребезг и сверкание грошей радуют тебя.
Ты нерожденного ребенка в теле матери убить пытался,
Не нужны тебе были жена и сын,
Ведь золотые горы на троих не делятся.
Ни на миг не слабело в черством сердце намерение
Отравить кровь свою же, но в более юном теле.
Однако слишком жить хотел казненный за одно только желание появиться на свет,
Он, будучи таким же плутом, как отец его, саму Смерть вокруг пальца обвел.
Малец рожден был и улыбнулся тебе, обличая поражение убийцы.
И медлит Дэви Джонс с тем, чтобы наслать кракена на корабль пиратов,
Когда ты находишься у его бездны:
Даже на дне морском стал бы ты со скелетов и сирен снимать жемчуга.
Нет и не было тебе судии,
Не боялся и не стыдился ты,
Когда речь шла хоть о горсти монет,
Ни королей, ни герцогов, ни простолюдинов.
Из-под гильотины ты мог сбежать,
Лишь затронутый волосок оставив на лезвии.
Лгать честнейшим и мудрейшим не страшился ты
На бесконечных судах и допросах.
Так что же робеешь теперь передо мной?
Знаешь, что простой человек, если бы судил тебя,
Был тобой обманут,
Но от меня, говорящего со звездами,
Не скрыть ничего.
Да только нет у меня секиры палача для незваного гостя,
Не стану я тебя, даже если в многократной вине твоей убежден, убивать,
В чем и клянусь.
Молви же слово теперь, когда ты снова смел.
И звезды между тем обволокла молочно-белая дымка рассвета,
Стали они неразличимы на небосводе.
Засыпали созвездия, объятые мягким туманом Млечного пути,
И утихал их серебристый шепот.
Разбойник морской, едва коснулись его опущенных плеч следы зари,
Перед Темным Милордом на колени упал,
Главу склонил, в мантию колдуна впился
Да завыл, горюя и убиваясь по уничтоженной в себе добродетели.
Пират: О, Темный Милорд, о, великий волшебник,
Тот, кого величают властителем небесных светил и людских судеб!
Не держи на бродягу, всеми отверженного и проклятого, зла!
Признаюсь тебе, ведающему земные и иные другие истины:
Я украсть золотой цветок хотел, пока слова твои не услышал!
Сердце разбил мое острый кинжал истины,
А через пробитую им, как разъяренным нарвалом в корме, дыру
Изверглись яд и желчь.
Десять сотен штормов мне, проклятому, на голову!
Открылись теперь мои глаза, вижу теперь я,
Сколько на счету моем краж и убийств!
О, мудрый волшебник, дай бродяге шанс искупить вину,
Пока ненависть к самому себе, бушующими волнами дерущая сердце,
Не наложила на его руки еще одно клеймо убийцы,
Пока она не отправила старого пирата с камнем на шее ко дну океана!
Мудрый Милорд, я украсть хотел твой цветок, а ныне раскаиваюсь
