– Ну что, была на собрании?
– Была, – тяжело, опуская глаза, отвечала Наталья.
– И что?
– Сказали сто тысяч пудов сегодня же сдать, иначе заложников постреляют.
– Шакалы… А мужики чего?
– Не знаю, у Квасцова чего-то кучкуются.
– Ладно, скажешь им, чтоб сегодня же приходили ночью ко мне сюда, будем думать.
– А чего тут думать-то, Саша? Восставать надо, любой понимает. Оголодят народ-то, околеем в зиму все. Засуха ведь была, сам же знаешь, ничего не собрали толком…
– Восставать?! – он было повысил голос, но она жестом остановила его. – Против власти? Против целого государства? Это как?
– А что ж, молча помирать прикажешь?
Антонов почесал лоб.
– Ладно, скажешь мужикам, пусть приходят, может чего и надумаем.
– Да вот еще…
– Чего?
– Бабы в селе говорят, будто к банде Бербешкина ты прибился и с ними теперь промышляешь…
– Я? С бандитом? Совсем ошалели?
– Да то ж не они, а этот чекист, Рожкалнс. У Клавки у Семеновой корову со двора свели, она жаловаться пошла, а чекист ей и сказал – мол, украл Бербешкин, а Антонов ему помогает, потому ищи ветра в поле…
– Брехло, – сплюнул под ноги Антонов. —Ну ладно, с этим мы разберемся… А пока, – с этими словами он снова жарко прильнул к своей подруге. Ноги под ними подкосились, и оба упали, жестоко хрустя ветками, на сырую лесную землю…
Воспользовавшись замешательством, Никита сначала потихоньку, на мягких лапах, выбрался из чащи, а уж потом припустил во весь опор до дедова дома. Желание плотской любви пропало начисто. В голове раскаленным гвоздем сидела одна мысль – надо во что бы то ни стало предотвратить восстание. От мыслей о том, что в ходе его погибнет по всей Тамбовской губернии свыше ста тысяч человек, что следствием его станут первые советские концлагеря и здесь впервые в истории страны государство применит против своих же граждан химическое оружие, у Никиты холодело внутри. И вот сейчас, он – очевидец, он на пороге этих трагических событий. Надо сделать все, чтобы повернуть вспять течение реки времени. Уж ему-то – человеку просвещенного XXI века – это точно удастся. Если, конечно, все, что он видит и в чем принимает участие – не сон…
Опрометью прибежав к дому деда, он увидел возле ворот нескольких привязанных коней – значит, в доме был народ. Подбежал к двери, дернул что было сил за ручку – заперто. Постучал, дернул еще раз – то же самое. Подбежал к окну, всмотрелся в силуэты в светлице – люди внутри о чем-то разговаривали, слышался голос деда. Содержание разговора было не разобрать, но сейчас не до этого… Постучал в окно. На время голоса в избе затихли. Дед на цыпочках подошел к окну и посмотрел с обратной стороны. Увидев внука, выдохнул с облегчением:
– Чего тебе?
– Дед, открой, поговорить надо!
– Потом поговорим, люди у меня.
– Да открой же, это важно!
– Погоди…
Пару минут спустя дверь в избу отворилась, изнутри стали выходить люди – Квасцов с сыном, еще мужики, соседи.
– Дед, хлеб надо сдать…
– Надо – сдадим, – отмахнулся дед. Никита стал говорить громче, ведь слова его были важны:
– Я серьезно! Надо сдать хлеб!
– Ты чего разорался?! Без тебя знаем, чего делать. Не для того мы спину гнули да засуху терпели, у детишек не лишний кусок отымали, чтоб сейчас этим чужеедам отдавать!
– Так постреляют же заложников!
– Не постреляют!
– А ну как, постреляют?!
– Побоятся. Нас вон сколько, а их человек пять. Мы их враз того!..
– Чего того?
– Шапками закидаем.
