– Много вы закидываете… – опустил голову Никита.
– Чего это ты? Чего удумал-то?
– Это вы тут все чего-то удумали, причем нехорошее. И кончится все очень плохо, если сейчас хлеб не сдать.
– А сдать – с голоду передохнем.
– Не передохнем! Власть поможет, как-нибудь протянем зиму-то. А так – жертвы будут, и очень большие!
Мужики смотрели на него с опасением.
– Ладно, – махнул рукой дед. – Сдадим хлеб.
Внимание мужиков переключилось на него.
– Как же это, Степаныч? Как сдадим? А самим?
Тот в ответ махнул рукой и как-то заговорщицки подмигнул:
– Сдадим, только вот ангар отпереть надо, он у меня на засове, кто бы подмогнул? Никитка, может ты?
– Пойдем.
Когда подошли к ангару на заднем дворе – будучи ребенком и бывая у деда в гостях, Никита всегда видел этот ангар пустым, все хотел спросить у деда, для чего он предназначен, да вот все как-то было недосуг, – Никита первым стал двигать засов. И правда, тяжелый оказался. Только он хотел было обернуться, чтоб попросить о помощи кого-нибудь из крепких ребят, как… что-то тяжелое опустилось на его затылок. Слабость во всем теле, крепки руки деда, несущие его куда-то, звук его родного голоса:
– Пущай пока тут полежит, а то не натворил бы делов!
А потом – глубокий сон на несколько часов…
Очнулся он, когда начало смеркаться. Едва порозовела линия горизонта, и солнце ударило в утлое окошко избы тем предвечерним, ярким, тяжелым светом, каким обычно бьет в этот час – как глаза Никиты открылись. Он смутно помнил все, что происходило накануне, но в том, что все это происходит с ним, уже не сомневался – от удара жутко болела голова, и это было доказательством реальности происходящего. Юноша встал на ноги – немного штормило. Надо было выбираться отсюда, чтобы сообщить людям страшную весть о том, что их ждет.
Бросился к двери – заперто. Сидеть тут было нельзя. Кинулся к окну, открыл его и со всех ног кинулся к сушильному амбару. Эх, думал он, только бы заложников расстрелять не успели…
У амбара снова собралась вся деревня. Пока все напоминало «стояние на Угре» – крестьяне с пустыми руками и пустыми же глазами стояли напротив продотрядовцев, ожидая первого слова. Те тоже не хотели первыми начинать диалог. Наконец, слово вновь взяла все та же буйная баба:
– Ну и что? Где хлеб?
– Мы это, – замямлил кто-то в толпе, что еще сильнее ее разозлило.
– Чего «Это»?! Где хлеб?
– Не будем сдавать, – отрезал Квасцов. – Не будем и все тут. Не желаем с голоду помирать!
Кургузый попытался еще как-то исправить положение, но градус в атмосфере неуклонно поднимался:
– Товарищи, ну зачем вы так? Советская власть поможет, не даст вам умереть с голоду. Просто сейчас мы должны выполнить продразверстку, поскольку другие губернии ждут… Да и Москва тоже…
– Э, нет! – выкрикнул дед Никиты, Николай Степанович. – Знаем мы ваши слова! Много вы нам помогали! – Никита в ужасе кинулся сквозь толпу, чтобы прервать деда, но был остановлен Игнатием Лощиной – здоровенным молодым парнем, местным кузнецом. – Хлебушек у нас отберете, потом его на пароходы и в далекие земли за золото продавать. А нам тут – живи как хочешь, а не хочешь, так и вовсе не живи?! Так?!
– Молчать! – заорала баба что было сил. – Вы что тут контру разводите?! Мы за что три года с белой гадиной воевали?! За то, чтобы вы тут такие контрреволюционные речи безнаказанно произносили?! Не позволим! Сказано было – сдать, а вы!..
