Затем они целый час шли бок о бок под покровом сгущавшейся темноты. И хотя узкие запутанные тропинки, равно как шум водопадов и речных порогов, почти не давали им говорить, все же капитан чувствовал, что эта безмолвная прогулка после столь напряженного дня лишь усиливает взаимные флюиды симпатии между ним и его удивительным новым другом.
С тех пор во время своих плаваний по вест-индским водам капитан использовал всякую возможность остановиться в порту Пуэрто-Кабельо, чтобы навестить голого святого.
Эти визиты составляли лучшие часы “карибской” эпохи его жизни. Между двумя этими столь разными людьми установились отношения, которые точнее всего было бы назвать дружбой, такое удовольствие оба они получали от взаимных духовных даров, которыми обменивались.
За все это время ни один из них ни словом не обмолвился о прошлой судьбе загадочного отшельника.
И все же в час расставания, перед окончательным возвращением капитана в Европу, странный знакомец капитана в кратких и очень общих выражениях упомянул о каком-то весьма важном событии своего прошлого, которое он уже изложил на бумаге. Эти свои записи он завещал своему отбывающему другу.
С этими словами он передал капитану стопку бумаг в запечатанном пакете. Печать на сургуче была поставлена грубым, самолично вырезанным перстнем.
Передавая пакет капитану, он попросил не ломать печать, пока не поступит известие о его собственной смерти, о доставке которого своему другу он сам заблаговременно позаботится.
В дальнейшем капитан, если ему заблагорассудится, волен сделать достоянием общественности.
Сравнительно недавно капитан получил через третье лицо письмо от тогдашнего консула в Пуэрто-Кабельо, в котором сообщалось о кончине некоего Маркуса Геандера. Покойный проживал в их административном округе и скончался от поветрия, которое охватило тогда чуть ли не весь земной шар. В завещании содержалась просьба к консульству напечатать извещение о его смерти.
Теперь капитан мог опубликовать завещание своего друга, одинокого и странного человека, который смог проникнуть взором в тайну будущего и одним этим заслужил вечную память потомков.
Дни мои протекают в одиночестве и безмолвии.
Но теперь, когда смерть готовится избавить меня от мук жизни, уста мои, уста человека, узревшего двойное небо – небо вечного космоса и небо вечной любви – не могут более молчать.
Итак, тихим вечером я исписываю эти листки строками, которые можно уподобить лишь тонким и слабым нитям из драгоценного клубка моего жизненного опыта.
Рассказ мой полон неслыханными событиями. Но к тем, кто усомнится в их истинности, я хочу обратить вопрос Пилата: “Что есть истина?”
Маленький жалкий человечек, ты, немощный сочлен крошечного человечества, которое обречено всего какую-нибудь сотню тысячелетий – и это в сравнении с миллионами лет, прожитыми Землей, – цепляться за этот ничтожный (а мнящий себя великим) спутник одного из солнц, коих во вселенной – как капель в океане! Ты, что меньше малого существа в микрокосмосе! Как ты смеешь судить о том, что есть истина?
Все твои знания – не более, чем догадки.
И из этих-то догадок ты строишь карточный домик своего познания. Догадки об истине, подобные размалеванной ширме, – вот то, что предстает твоим несовершенным органам восприятия. Ты видишь лишь картину, нарисованную на ширме, не более.
Поэтому – не тревожься чересчур. Созерцай эту картину. Кое-что в ней все же напоминает истину, которая навеки за нею сокрыта.
